Ш и ш л о в. Только ты с ним не очень-то…
А л я. Дурачок ты, Иванушка, очень даже прозрачный… Редко кто, как Алексей Васильевич, понимает женщину. Вот ты смотришь на меня, глаза таращишь, и всякое соображение у тебя запутывается. Так ведь?
Ш и ш л о в. Наоборот. В полной ясности мое соображение. (Хочет обнять Алю.)
А л я (отстраняясь). Вот и вся твоя ясность! Интеллигентный человек видит в женщине прежде всего товарища. Погоди минутку, я переоденусь. (Выходит.)
Ш и ш л о в (громко, чтобы слышала Аля). Интересно, почему это Окатьев — интеллигентный и образованный, а я тебе — необразованный? Да я целую гору книг прочел!
А л я (говорит из другой комнаты). Целую гору? Откуда?
Ш и ш л о в. Может, у меня самая богатая библиотека во всем уезде, не только что в поселке. А может — и в губернии.
А л я. Ври, да не завирайся.
Ш и ш л о в. Так? даже не обижаюсь… А книги я вот как добыл. После германской… в семнадцатом, вернулся в поселок. Вижу: мужики, бабы сюзяевский дом растаскивают. Кто перину, кто кровать резную волокет, кто бричку, кто лошадей ведет или скачет на них. Один, помню, без уздечки, вцепился в гриву, пятками бьет коня, а тот взбрыкивает да взбрыкивает, не знает, куда ему повернуть. Сундуки всякие тащат, одежду. И все мимо наших окон. Думаю, дай-ка и я схожу, погляжу чего. Прибежал. А Сюзяевы большие помещики были. Домина и посейчас стоит, этот, что с колоннами, где поссовет. Вбегаю, значит, в дом. Всюду пусто. Еще дверь толкнул, гляжу — огро-омная зала! И от пола до потолка полки! Все под стеклом, филеночки разные. А за стеклом — книги! Я еще в детстве любил почитать, что попадалось. А тут такое богатство… Мужики-то, думаю, вот дураки! Перины волокли. А тут… Во всех дверцах ключики бронзовые торчали. Открыл. Сгреб наугад десяток книг — и сразу пуд, а то, может, и два. Тяжело. Выскочил я во двор, говорю барскому конюху: «Давай, брат, запрягай самые большие телеги. Книги будем спасать. А то ведь еще и дом подожгут, сгорят книги». Так мы с этим конюхом, считай, всю библиотеку перевезли ко мне. Забили дом и сарай сверху донизу книгами. Мать ахает: повернуться негде. Тут я давай пристройку к дому гоношить. Все книги разместил. И ну читать! Так с тех пор все пять лет и читаю. Даже глаза подпортил, да что-то очки трудно достать. И про Римскую империю, и про великую Французскую революцию, и романы всякие. Брокгауз и Ефрон… полностью! А ты говоришь о некоторых интеллигентах, будто они что-то там понимают, и особенно в женщинах… Вопрос женской эмансипации я проштудировал от исторических истоков почти до нашей революции.
А л я. И что же?
Ш и ш л о в. Эмансипация — лишь самое начало освобождения женщины. Ее настоящее восхождение к вершинам жизни — еще впереди! Правда, нельзя забывать, что женщина — это женщина. Существо особое. Требует ласки, детей, любви. Все-таки она кошка.
А л я (вышла, переодетая, в обычной своей одежде). Кошка?!
Ш и ш л о в. Извини, тут я переборщил. Я ведь как раз ярый сторонник эмансипации… Я и на этот счет идеи имею. Вселенские. Слушай-ка, очень меня волнует один инженерный вопрос… Все-таки ты для строек работаешь, помоги обмозговать. Стоят испокон веков дома. И в один этаж, и в несколько этажей. Одним боком к солнцу, а другим, никуда не денешься, смотрят в тень. А сколько людей от этого страдают, болеют! Без солнца. Особенно у нас в России, где, тебе ясно, не Кавказ и не Италия. Вот я и думаю: а нельзя ли сделать так, чтобы дома вращались? Земля вращается вокруг солнца. А дома пусть поворачиваются к солнцу, как подсолнух! А? Может так быть?
А л я. Может.
Ш и ш л о в (радуется как ребенок). Спасибо тебе, поддержала. Больше того скажу тебе: вы, строители, со временем станете совсем не нужны. Города будут не строить, а сеять — наука дойдет! Из специальных семян дома будут развиваться, как прекрасные растения. И всегда — лицом к солнцу.
А л я. А люди будут порхать над ними, чирикать и ронять перышки? Пойдем-ка вместе к Садофьевой сходим?
Ш и ш л о в. Меня вроде бы не приглашали.
А л я. Ты меня сопровождать будешь. Мой кавалер. Закурим?
Ш и ш л о в. Все мои принципы кувырком! Курящих женщин принципиально не терпел. А тебя… всю тебя, всю, понимаешь? Заласкал бы, зацеловал.
А л я. Какая я тебе пара. Ты молодой. А я… Двадцать шесть лет, а выгляжу, пожалуй, на все сорок.
Ш и ш л о в. Что ты! Ты такая… поэтичная… Как ты, знаешь… «и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…».