ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКАЯ ФРАНЦУЖЕНКА (ядовито). Если бы все зависело только от меня, наш был бы красивее.
ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКИЙ ФРАНЦУЗ. Тихо-тихо. Мои предки — мои — тоже кое-что добавили к этому. (Показывает на манекен.) И если бы не я, у тебя получилось бы не больше половины. Я внес половину от своей семьи.
ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКАЯ ФРАНЦУЖЕНКА. Ты внес половину от половины своей семьи. А твой брат забрал остальное.
ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКИЙ ФРАНЦУЗ. Верно. А ты — только половину от твоей половины. И твоя сестра с зятем забрали остальное.
Входят Г-н и Г-жа Бонёй.
Г-Н И Г-ЖА БОНЁЙ (вместе). О! Это великолепно! (То приближаются, то удаляются, медленно.) Это замечательно!
Г-Н БОНЁЙ (один). Придется далеко идти, чтобы увидеть нечто подобное! На моря? Вскрыть чрево океанов, вырвать оттуда рыбу и кораллы? А после!
Г-ЖА БОНЁЙ. А после тереть себе глаза, покуда под веками не появится песок, а после!
ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКАЯ ФРАНЦУЖЕНКА. Но ваш!
Г-ЖА БОНЁЙ. О! Наш… он наш и есть! (Уязвленно.) А вы видели у Триулей?
ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКАЯ ФРАНЦУЖЕНКА. Он у меня здесь. Он в поле зрения. (Показывает на подзорную трубу.)
Г-Н БОНЁЙ. Ну и как это выглядит, отсюда?
ОЧЕНЬ ФРАНЦУЗСКАЯ ФРАНЦУЖЕНКА (устраиваясь у трубы, нацеленной в левую кулису). Она все вешает… вешает… вешает… а мы следим… следим… (Мужу, не отрываясь от цели.) Жорж, налей немного кофе Господину и Госпоже Бонёй. Кюльжаки тоже в поле зрения. И я видела там подделки. Даже галстуки-бабочки. А от вас многих видно?
Г-ЖА БОНЁЙ. Многих. Но мы предпочитаем наводить ближе к вечеру, из-за солнца.
Г-Н БОНЁЙ. Галстуки-бабочки! Несчастная родина!
Слышна очень тихая музыка. Возможно, «Тангейзер» или «Жизнь в розовом цвете», очень хочется понять, что это. Ширма в золоте, манекены и персонажи, находившиеся на второй платформе, остаются на месте. Внизу, перед укреплениями, арабы возвращаются на свои места. Вождь, одетый в золото и шелка, ссутулился. Кадиджа тоже здесь. Входит Сэр Гарольд. Он опирается на плечо своего сына, которому примерно лет шестнадцать — семнадцать. Он печален, но полон решимости. Нотабль склоняется перед ним.
СЭР ГАРОЛЬД. Как гласят знаменитые и вечные слова, вы все — вонючие шакалы.
Взрыв смеха — и на стене появляются все вышеописанные персонажи, за исключением Причащающейся. Кадиджа завладевает кулаком стоящего рядом с ней араба и властно запихивает его себе снова в рот. Араб вынимает его обратно.
КАДИДЖА (дрожа). Оставь свой кулак, где он есть, а то как заору.
Араб срочно запихивает свой кулак в рот Кадидже.
СЭР ГАРОЛЬД (продолжает)…Я трудился всю жизнь, чтобы оставить вам, мой сын, в наследство это владение. Ныне же все пошло прахом…
Знамена, а также и персонажи исчезают с верхней части ширмы.
…запустение, беззвучие. Сестра ваша в тот самый день, когда она принимала Бога, погибла, была убита. Но вы поможете мне все восстановить. (Повернувшись к арабам.) Не надейтесь, что я дам себя убить. Плохо же надо было понимать, кто мы такие есть, чтобы полагать, что мы спасуем перед трусами, укрывающими труса. (Арабскому вождю.) Что можешь ты ответить? Ты дрожишь?
ВОЖДЬ. Йес, Сэр Гарольд, я дрожу, дрожу от всех нас.
СЭР ГАРОЛЬД (своему Сыну). Спроси его, кто научил его дрожанию.
Сын совершенно явно колеблется.
Ты не решаешься, ты, мой сын?
СЫН. Кто, кто научил тебя дрожанию?
ВОЖДЬ. Прямота вашего взгляда и наша рабская сущность.
СЭР ГАРОЛЬД. Хорошо. (К арабам.) Но ничего не бойтесь, я не причиню вам зла… (Оглядывается вокруг себя.) Но… я вижу здесь совсем немного ваших женщин и детей… Вы боитесь за кого, за первых или за вторых? Не боитесь? Тогда где же… (И в самом деле, все арабы — мужчины, женщины, аксакалы — выходят, пятясь за дом. Сэр Гарольд остается наедине со своим Сыном, при том что ночь уже настала, или почти настала.) Сын мой, если потребуется защитить розовый куст или апельсиновое дерево, напитать корни их всем потом, слюнями и слезами тысяч человек, ты не колеблись. Доброе дерево значит больше, чем славный человек, и даже больше, чем добрый человек. Ты вооружен?
Сын Сэра Гарольда демонстрирует револьвер, который он только что извлек.