МАЛИКА. Слава богу, они согласны платить.
ВАРДА (оборачиваясь, в ярости). Им бы хватило наглости! Как думаешь?.. Они нас гробят!.. Мы работаем в паровой бане… Они приходят и залезают в мои золотые юбки, ковыряют в моих складках и складочках, вплоть до того, что засыпают там, — сколько их там засыпает, от утомления или от страха? — и плюют на все мои богатства и на то, чем я стала за двадцать четыре года — они бы еще и деньги зажали с удовольствием!
МАЛИКА. Они поднимаются со дна пропасти для того, чтобы идти на смерть. Они могли бы…
ВАРДА (все более разъяряясь). Но мы-то могли бы лавочку прикрыть. Это нетрудно. Как раз теперь мы можем, если к тому расположены, стать… сестрами милосердия… если попросимся в сестры, нам позволят уйти из бардака.
Пауза.
Ты ведь тоже чувствуешь, как вокруг нас движутся черт-те какие воздух, время и пространство. И бордель больше не бордель, можно сказать, — мы трахаемся под открытым небом. Наша работа стала такой же светлой, как у женщин в прачечной. А ночь?.. Она ушла. Ночь, которая нас окружала, кто же ее сдул?
Входит опоясанный пулеметными лентами арабский солдат.
Проходит за ширму, туда за ним идет Малика.
У второй ширмы, представляющей водопой, появляется Омму. Она несет в руке нечто вроде пустого пакета. Нахально смотрит на Ахмеда. Затем входят Xабиба и Неджма.
(Одна). Черт! Я, Варда, которая должна была все больше и больше тушеваться, чтобы вместо меня осталась только шлюха-идеал, простой каркас, поддерживающий золотые платья, — и вот я снова полным ходом становлюсь Вардой. (Принимается рвать свою юбку, так что к приходу Малики остается в лохмотьях, и одновременно издает протяжный стон.)
Вверху из-за ширмы только что вышла Омму, потом Ахмед, потом Шрир.
ОММУ (арабская женщина лет шестидесяти). Зеленый, бледно-зеленый, по кульку в каждый колодец.
АХМЕД. А ослы?.. И бараны?
ОММУ. Если им не нравится мышьяк, пусть сдохнут. Но сдохнут они не одни, а вместе с прекрасными белокурыми солдатами.
АХМЕД. На апельсиновой плантации Кадура со вчерашнего дня лежали три козы — кишки наружу. Они черны от блох. От блох, от мух. От солнца им разворотило брюхо. Потроха им гложут черви. Твой мышьяк не может ничего ни против блох, ни против мух. Не считая того, что нас, возможно, продали, и скорее всего это сделал Саид…
ШРИР. Мы идем к катастрофе. Если у них больше не будет воды, у этих господ, то у них есть еще машины-водовозки, а у нас? Надо будет быть поосторожней… Они почти все уже удрали восвояси, но они могут вернуться… Ну и бойня тогда будет, мое почтение!..
ОММУ (презрительно). Ну тогда давай! Записывайся в Легион! Там будет тебе и вода, и даже лимонад, а я, у которой не осталось слюны даже на то, чтобы наклеить марку, я, похаркав как следует, добуду ее достаточно, чтобы увлажнить твою пасть и вырастить там кресс-салат! (В мольбе.) О Кадиджа, Кадиджа! Все говорят, что ты умерла, поскольку ты лежишь в земле, но войди в мое тело и вдохнови меня! А что же до Саида, да будет он благословен!
В борделе — солдат выходит, за ним возвращается Малика.
МАЛИКА (возвращаясь). Эта твердость! Она перешла в их взгляды!.. (Заметив золотые лохмотья Варды.) Ох… прямо как после взрыва!
Входит арабский солдат. Сделав знак, проходит за ширму. Варда следует за ним. Малика идет забрать свое рукоделие, но, поскольку Ахмед продолжает говорить, она прислушивается.
АХМЕД (Омму). Зря ты так разошлась. Мы тебя терпим, потому что оскорбления от женщин — это наша «Марсельеза», но иногда…
НЕДЖМА (только что вошла). Дерьмо и оскорбления необходимы. Вы должны радоваться, что мы, женщины, окуриваем этим дымом вашу храбрость, так, как коптят тыквы.
БАШИР. Надо быть реалистом. Если что-то наконец и победит, то это будет что? Наш труп. И наши трупы будут трахать ваши трупы, и ваши трупы будут рожать маленьких трупов…
ВСЕ ЖЕНЩИНЫ. Фу! Фу! Фу! Фу! А еще говорил, что ты — из стали! Из дюрали!
БАШИР. Пусть даже и не из дюрали, но я напомню вам, что я — один из первых и самых свирепых бойцов. Ведь все это я: на ферме Нантей — пожар, полицейский в Бу Медина — на вертеле, паре голубоглазых солдат — капут. Пускай. Но жить по-настоящему в поганстве, в грязище и в дерьме — нет, не согласен. Мышьяком колодцы — это грех.