САИД (после паузы). Не хотите, чтобы я понес чемодан? Никто вас не увидит. У городских ворот я вам его верну.
МАТЬ. Меня увидят Господь и ты. А ты с чемоданом на голове меньше будешь похож на мужчину.
САИД (удивленно). С чемоданом на голове вы больше похожи на женщину?
МАТЬ. Господь и ты…
САИД. Господь? С чемоданом на голове? Так я понесу его в руке.
Она молчит.
(После паузы, указывая на чемодан.) Сколько вы заплатили за отрез желтого бархата?
МАТЬ. Я за него вообще не платила. Я стирала у еврейки.
САИД (мысленно подсчитывая). Стирала. А сколько платят за стирку?
МАТЬ. Обычно она мне за них не платит. По пятницам она мне одалживает своего осла. А сколько ты заплатил за часы? Маятник, правда, испорчен, но все-таки это часы с маятником…
САИД. Я еще не заплатил. Мне еще осталось сложить восемнадцать метров стены. Амбар Джелула. Я доделаю после обеда. А кофемолка?
МАТЬ. А одеколон?
САИД. Недорого. За ним я должен был сходить в дуар Аин Тарг. Сами понимаете, тринадцать километров туда, тринадцать — обратно.
МАТЬ (улыбаясь). Духи для такой принцессы! (Вдруг прислушивается.) Что это?
САИД (глядя вдаль, влево). Месье Леруа с женой едут по шоссе.
МАТЬ. Если бы мы остановились на перекрестке, они, может быть, взяли бы нас в свою машину.
САИД. Нас?
МАТЬ. Просто так — нет, но если бы ты им объяснил, что речь идет о свадьбе… что ты торопишься к невесте… как бы мне хотелось, чтобы они увидели, как я подъезжаю на машине.
Пауза.
САИД. Может быть, вам поесть? В чемодане есть жареная курица.
МАТЬ (серьезно). Ты с ума сошел. Если не будет хватать ножки, они подумают, что я развожу хромых кур. Мы — бедные, а она уродливая, но не до такой степени, чтобы дойти до одноногих кур.
Пауза.
САИД. Вы не хотите туфли надеть? Никогда не видел вас в туфлях на высоком каблуке.
МАТЬ. Я и надевала их всего два раза в жизни. Первый раз в день похорон твоего отца. Я вдруг очутилась так высоко, что вообразила себя на башне, я словно наблюдала за своим горем, оставшимся на земле, в которую закапывали твоего отца. Одну туфлю, левую, я нашла в помойке, другую — возле бака для стирки. Во второй раз я надела их в тот день, когда приходил судебный пристав, который хотел забрать нашу халупу. (Смеется.) Халупу из сухих, но гнилых досок, гнилых, но звонких, звонких до такой степени, что все звуки прорывались наружу, только они, звуки отца и мои, звуки, повторяемые склоном, и мы там жили, спали у всех на виду в этом барабане, через который наша жизнь просачивалась наружу сквозь гнилые доски, выпуская наши звуки, шумы, голоса, гремучая развалюха! Бух!.. Бах!.. Ба-бах!.. Трах!.. Вам!.. Бдум!.. Бдзынь! Бум там, бум здесь! Крр… Кррр… Крра-а… И еще бум! Сквозь доски халупы! А пристав хотел забрать халупу… но я… на цыпочках, поддерживаемая каблуками, была исполнена большой гордости, даже надменности. Головой я касалась шиферной крыши. Мне хватило одного жеста, чтобы выставить за дверь этого пристава.
САИД. Вы правильно сделали, мама. Наденьте ваши туфли на каблуках.
Она растягивает слово «но», произнося его тихо.
МАТЬ. Но, малыш, надо пройти еще три километра. Мне будет больно, да и каблуки сломать можно.
САИД (очень сурово: он говорит «надденьте»). Наденьте туфли.
Протягивает ей туфли, один — белый, другой — красный.
Мать безропотно надевает их.
САИД (смотрит на Мать, пока та поднимается). Вот так вы хороши. Не снимайте их. И потанцуйте! Потанцуйте!
Она делает два-три «па», и в самом деле, очень изящно.
Потанцуйте еще, Мадам. А вы, пальмы, распрямите свои шевелюры, опустите головы, или, как говорится, свои лбы, и посмотрите на мою старушку. И ветер пусть на мгновенье стихнет, пусть тоже посмотрит: вот он праздник! (Обращаясь к матери.) Танцуйте, старушка, своими неутомимыми лапками! (Наклоняется и обращается к камням.) И вы, камни, посмотрите, что происходит вокруг вас. Пусть моя старушка потопчет вас, как революция — королевскую мостовую… Урра!.. Бух! Бух! (Изображает пушку.) Бух! Бах! Бух! (Хохочет.)
МАТЬ (вторит ему, танцуя). Бух!.. Вам!.. Ба-бах! Бух! Бух!.. Королевскую мостовую… (Саиду.) Давай, изобрази молнию!