Пауза.
Но ты не так далеко пускаешь струю, когда писаешь. Иди… прыгни на меня… если бы тебе удалось преодолеть три метра — до двери — потом проще будет — мы бы с тобой затерялись в природе… под сливовым деревом… за стеной… за другой стеной… горы, море… и я на твоем крупе, на седле, между твоими ягодицами, уж ты бы стал у меня влажным… (Стоя перед штанами, изображает наездницу.) Опля! Опля! Опля! Опля! Эй оп! Эй оп! Оп, оп, опля! Я подхлестну тебя, измотаю, измучаю, а у стены — расстегну тебя, застегну и, запустив руки в твои карманы…
МАТЬ (за кулисами). Не входите. Вы уже получили зерна на целый день.
Снова слышатся те же звуки скотного двора: куры, петухи, собака, свинья… Лейла берет штаны, садится на пол и начинает шить.
(Входит. Это она имитировала животных. Какое то время продолжает, затем говорит). И кому, порткам! Признания в любви заштопанным порткам! И ты думаешь, он согласился бы прогуляться с тобой! (Пожимает плечами.) Лучше сказать тебе сразу, раз и навсегда, чтобы все было ясно, ведь сам Саид не осмелится. И он не так добр, как я: ты уродина.
ЛЕЙЛА (не переставая шить). Когда я была красивой…
МАТЬ. Уродина. Не распускай слюни!
ЛЕЙЛА …красивой… Ночью…
МАТЬ. Тебя держат под колпаком, как рокфор, который от мух прячут.
ЛЕЙЛА. Ночью. Вы думаете, я вышла замуж за Саида, у которого ни гроша за душой? Да, красотой он не блещет. Да ни одна женщина на него не посмотрит. Кто из женщин взглянул на Саида? (Вскрикивает и облизывает палец.)
МАТЬ. Опять она тебя уколола?
ЛЕЙЛА (про иголку). Не ругайтесь, она играет.
МАТЬ. А огонь тоже играет, когда никак не хочет разжигаться, если ты по утрам принимаешься ломать хворост? И соль играет, когда целиком высыпается из коробки в кастрюлю? (Показывает на штаны.) А эта тиковая заплатка, пришитая не той стороной, она во что играет?
ЛЕЙЛА (тоже смотрит). Правда. Ведь правда, наоборот пришилась. Саид огорчится!
МАТЬ. Плевать ему на это. Он знает, что такое штаны. Он засовывает в них свои длинные ноги, свою задницу и все остальное. Свои достоинства… Когда он кладет их на ночь на стул, штаны сторожат тебя и пугают. Они тебя стерегут, наблюдают, Саид может дрыхнуть. Он знает, что портки должны жить, и именно заплатки делают их более шустрыми, а самые живые заплатки — это те, что пришиты не той стороной.
Не беспокойся. Саид, как и я, любит, чтобы все было вверх ногами, чем больше, тем лучше, уж до такой высокой звезды, но до того момента, пока горе — ты меня слышишь! — не дойдет до высшей точки, тогда твой муж взорвется. От смеха. Взорвется. От смеха. Раз уж ты такая страшная, будь и идиоткой.
ЛЕЙЛА. По-вашему, я должна стремиться к тому, чтобы становиться все глупее?
МАТЬ. Старайся, посмотрим, что получится. И закругляйся!.. Ты, похоже, на правильном пути. Не распускай слюни под чадрой.
ЛЕЙЛА. Чем больше слюны, тем больше доказательств, что я становлюсь идиоткой.
МАТЬ. Если твой мозг начнет гнить, мы почувствуем по запаху. Ты какое-то время будешь отравлять нам воздух. Потом останется запах плесени. А еще позже… но чтобы дожить до этого…
На белой стене в глубине сцены появляется огромная тень, тень Саида. Она неподвижна. Женщины ее не видят.
ЛЕЙЛА (продолжая шить). А что Саид, ваш сын и мой муж?
МАТЬ. Когда наступит ночь, ты пойдешь к раковине. Будешь стирать при лунном свете. От этого загрубеют твои пальцы.
ЛЕЙЛА. А крики кур, вы думаете…
МАТЬ. Ферма нужна. Я хочу, чтобы вокруг нас был птичий двор и чтобы он исходил из нашего живота. Петух у тебя получится?
ЛЕЙЛА (старательно). Кука! Кука… Кукареку!
МАТЬ (гневно). Это испорченный петух. Такого не хочу. Давай снова.
ЛЕЙЛА (дрожащим голосом). Кукареку!
Слышится, как кто-то прочищает горло, будто собирается сплюнуть. Подошел Саид. Теперь его видно. Через плечо надета полотняная сумка. Ни на кого не глядя, останавливается, бросает сумку на пол и сплевывает.
САИД. Сыр перемешался с джемом. Я ел сухой хлеб. (Обращаясь к Лейле, которая собиралась подняться.) Сиди. Шей.
МАТЬ. Я принесу ведро воды. (Берет ведро и выходит влево.)