ТАЛЕБ. Еще десять тысяч франков — столько мне стоило наводнение, итого я потерял семнадцать тысяч двести три франка. Не вовремя случилось это наводнение… Словно специально, чтобы усугубить историю с Саидом. Если бы он украл мой пиджак в урожайный год, все было бы по-другому. Невезуха, наводнение — невезуха, кража — невезуха. Невезуха Саида совпала с моей невезухой. Я ведь тоже могу взять, что плохо лежит.
МАТЬ (не оборачиваясь). Можно подумать, что тюрьмы специально выкладывают из камней на вершинах холмов, и надо обязательно лезть в гору, чтобы дойти до ворот. О, моя палка!
Все трое поднимаются по той части сцены, что расположена в глубине. С них течет пот. Они останавливаются и переругиваются.
ТАЛЕБ. Это не обычный вор, в некотором смысле; я копил деньги, я почти накопил на мопед; а тут сразу и наводнение, и Саид.
МАТЬ (запыхавшись, вытирается тряпкой, потом бросает ее Лейле). На, утрись. Это тряпка, которой я драю кастрюли. (Смеется.) Утрись как следует.
ТАЛЕБ. Я разорен! Разорен, потому что Саид… МАТЬ (угрожая ему палкой). Пошел ты!
Талеб хочет было уйти, но Лейла удерживает его за полу пиджака.
ЛЕЙЛА. Уже не семнадцать тысяч, ведь мы уже вернули восемь. Саид — порядочный. Он мог бы сказать, что он их потерял или их у него украли.
ТАЛЕБ. Ты еще его защищаешь! Он же украл деньги из красного пиджака, который я повесил на фиговое дерево ради того, чтобы оплатить дорогу, он хочет поехать вкалывать во Францию, чтобы накопить денег на новую жену.
ЛЕЙЛА. Он так говорит. Но вместо того чтобы бросить меня, он сдался, его отдубасили и заперли в тюрьме прямо над нами.
МАТЬ (пожимая плечами и ударяя палкой о землю). Саид делает что хочет. Сейчас он в тюрьме.
ТАЛЕБ. Я забрал свою жалобу.
МАТЬ. Забрал? (С угрозой.) Твои жалобы — жалобы на века.
ТАЛЕБ. Я распространил по всей деревне слух, что он правильно все сделал: мой красный пиджак в сумерках может сойти за его.
МАТЬ. Люди все равно будут думать, что он — вор. Когда я буду ссориться с деревенскими кумушками, с этими дрянями, они всегда смогут оскорбить меня и выдумать невесть что про Саида и про меня.
ЛЕЙЛА. И про меня?
МАТЬ (пожимая плечами). Что про тебя еще скажешь? Идиотка.
ТАЛЕБ. Что именно?
МАТЬ. Скажут прежде всего, что он вор, а значит, у него воняют ноги, что воняет изо рта, что он сосет палец, что говорит сам с собой, когда остается один… а обо мне скажут, и это правда: что я выродила вора.
ТАЛЕБ. Вы найдете оскорбления, чтобы бросить им в ответ.
МАТЬ. Это не так просто. Может перехватить дыхание, язык отсохнет, взгляд помутится от справедливого оскорбления. (Выпрямляется, с гордостью.) Ах, если бы я была на месте Саида!.. Эти бабы попадали бы на колени! А я расставила бы ноги и расстегнула ширинку. Но я смогу позволить себе только оскорбления. Если я дрогну, они быстро найдут новые.
ТАЛЕБ. Ярость вас сделает более проворной, чем они.
МАТЬ (с угрозой. Бежит за Талебом, который хо чет смыться). Ты не проведешь меня своей лестью! Иди! Убирайся!
ЛЕЙЛА (Матери). Я помогу вам. У меня в запасе куча ругательств.
МАТЬ (пожимая плечами). Не вмешивайся, невестка.
ЛЕЙЛА. Я каждую ночь выучиваю новые. Это может пригодиться.
МАТЬ. Значит, ты не спишь?
ЛЕЙЛА. Я сплю по-своему.
ТАЛЕБ. Фиговое дерево, как вы знаете, дерево несчастья, дерево сатаны…
МАТЬ. Проваливай. Обосрись со своими фигами. Раз твой пиджак висел на фиговом дереве, дереве несчастья, не надо было обвинять Саида.
ТАЛЕБ. Я сначала обвинил сына Бен-Амара.
МАТЬ (обезумев от ярости). Вот как, прекрасно! Всю семейку Бен-Амара на нас натравил! Проваливай, а то сломаю свою палку о твою спину!
Талеб окончательно уходит. Мать и Лейла садятся возле тюремных ворот. Долгое молчание, прерываемое вздохами Лейлы.
(Смеясь). Ты сыплешь курам слишком много зерна.
Я же говорила тебе. Достаточно и полкастрюли.
ЛЕЙЛА. Этого мало, вы же знаете.
МАТЬ (более ласково). Пусть тогда воруют где-нибудь.
ЛЕЙЛА (очень серьезно). Я думала об этом. Не думайте, что так просто пролезть через ограду. А все эти петухи, которые играют в полицейских и сторожат со своими жезлами и крепкими клювами?