Она с удовольствием изображает, как вытирает языком сопли, будто потекшие из ее носа.
НЕДЖМА (с отвращением). А твой муж…
ШИХА. Нет, у него всегда короста на пальцах и локтях. А у меня…
КАДИДЖА. Замолчите, болтушки. Мухи приближаются, я их уже слышу. Солнце садится, но черное знамя все-таки будет здесь. (Она говорит с кем-то, кто находится в правой кулисе.) Эй, поторопись. Подумай о приближающихся мухах!
ГОЛОС (приближается из правой кулисы). Каждый раз, когда я иду на похороны, вы меня торопите из-за мух, а когда опускают труп, они уже тут как тут, я их пересчитала. (Появляется Xабиба, двадцать лет. Она прячется от солнца под черным зонтиком.) Они так жужжат над могилой, как Ситроен или мой муж, когда меня массирует. Пошли?
ШИХА. Подождите, я пописаю. (Убегает и исчезает за ширмой.)
Пауза.
КАДИДЖА (глядя в правую кулису). Кто это там идет, я что-то не вижу. (Хабибе.) Посмотри-ка ты…
ХАБИБА. Это мать Саида.
КАДИДЖА (властно и сурово). Эта нахалка! Она не имеет права плакать, понятно? Она не придет.
Через какое-то время входит Мать.
Ты, надеюсь, не оплакивать пришла?
МАТЬ (сначала растерявшись). Я — плакальщица, я пришла оплакивать.
КАДИДЖА. Только не с нами.
МАТЬ. Что я сделала?
КАДИДЖА. Твой сын и невестка — в тюрьме…
МАТЬ. Нет. Она сегодня утром вышла.
КАДИДЖА. В любом случае, она — воровка. Она разговаривает с крапивой в овраге. Пытается ее приручить. Крапива отвечает ей. Сын твой — вор, а ты употребляешь кур, капусту, фиги, уголь, керосин и маргарин, которые он крадет. Тебе не место рядом с нами.
МАТЬ. Если бы умер на своей койке кто-то из ваших мужчин или женщин, я бы сюда пришла не плакать, а петь, сударыни. А сегодня хоронят не простого смертного. Это не чей-то сын, вот почему я пришла, чтобы вас подразнить. Уж я-то лучше других знаю, что такое похороны. Я сама устраиваю небольшие похоронки, чтобы развлечься. Все мухи меня знают, как и я их, по именам. Пауза.
А что до крапивы, когда Лейла с ней разговаривает, она общается с нашей семьей.
КАДИДЖА. Не двигайся.
МАТЬ. Кто помешает мне пройти?
КАДИДЖА. Покойник.
Входит Шиха.
МАТЬ. Меня покойник не впечатляет.
КАДИДЖА. Останься здесь!
МАТЬ. Ах, была бы я Саидом, я бы заткнула тебя, черная дырявая пасть.
КАДИДЖА (с иронией). А ты не Саид? А кто ж тогда Саид? И где он, этот Саид?
МАТЬ. Он только что ушел — победа! — на суд, и он снова пойдет в тюрьму. И он там останется ровно столько, сколько следует отбыть за то, что он украдет у вас, когда выйдет, и столько, сколько потребуется, чтобы напустить на вас ту свору, которую я ношу в своем чреве. А что касается умершего, я больше не хочу…
КАДИДЖА (трем женщинам). А вы что скажете? (После недолгого колебания они отрицательно качают головами.) Видишь, это не я говорю, а общественное мнение.
МАТЬ (торжественно). А умерший? Что говорит мертвец?
КАДИДЖА (обращаясь к другим женщинам). Эй вы, что говорит мертвец? Слушайте! Слушайте его внимательно. Что он говорит. (Женщины прислушиваются, затем головами и руками делают отрицательный жест.) Ты слышала? Был голос усопшего…
МАТЬ. Я говорю вам…
КАДИДЖА (грубо ее прерывает). Но собаки, собаки в твоем чреве, слышишь, я спросила и собак, которые готовятся покусать нас, и они ответили: «Нет!» И собаки, и кобылы, и куры, и утки, и веник, и клубок шерсти — все сказали бы: «Нет!»
МАТЬ. Раз собаки говорят как вы, значит, вы говорите как они. (Женщины хотят на нее наброситься, она отступает в кулису, из которой появилась.) Хорошо, хорошо, сударыни. Вы не лжете… Вы не лжете, и здесь нечего сказать. Умерший, возможно, ответил именно так, как вы говорите, но я хочу удостовериться и завтра в полдень приду к нему и спрошу. А сегодня что-то очень жарко, и я уже получила свою порцию мух, вылетевших из ваших поганых глоток.
Она хочет выйти, но, так как она оказалась на левой части авансцены, Кадиджа и остальные женщины преграждают ей путь. Но именно они выйдут задом.