— Что? — Сейчас Цукатов испытывал к хранителю доверие и уважение. Эти вещи, по его мнению, в отличие от постоянных свойств, вроде рыжих волос, ушей лопухом или носа уточкой, человеку следовало всякий раз приобретать, заслуживать. Потому что без подтверждения они, эти вещи, через некоторое время как-то сами собой таяли, сходили, как загар, как вода с гуся. И всё сначала. Теперь Демьян Ильич доверие и уважение Цукатова на ближний срок, конечно, заслужил.
— Гхм-м… Можно кое-чем разжиться. Да… Если на этой неделе решите — выйдет дёшево.
— Дёшево? Как дёшево?
— Гхм-м… Даром почти…
— И что же предлагают?
Демьян Ильич осклабился, царапина на шее налилась пунцовым цветом, а по жёлтому костяному лицу пробежала целая череда каких-то неописуемых чувств. Он приблизился к Цукатову, как заговорщик, и трудно проскрипел под ухом:
— Отличный… Гхм-м… Отличный струтио камелус. —
Сообразив, что латынь в его устах нехороша, скрежещет жестью, он перевёл: Да… Страус. Стало быть, отменный африканский страус.
Евгений Коган
КАБИНЕТ РЕДКОСТЕЙ
«Мама, — истошно заорал Илька, — ма-а-а-а-а-ма!» Оля, совсем юная, тоненькая, как тростинка, с длинными черными волосами и огромными — казалось, в половину лица — глазами метнулась в детскую. «Что, сынок?» — «Мама, он снова пришел». Илька сидел, вжавшись в угол кровати и собрав одеяло в огромный ком — этот ком как будто загораживал ребенка от чего-то такого, на что были устремлены Илькины глаза. «Сынок, Илюша, — Оля присела на кровать и обняла сына, — там никого нет». Тогда Илька прижался к маме и зашелся в рыданиях.
Уже самое начало путешествия Петру Алексеевичу не понравилось. Шла вторая неделя марта, когда посольство доехало до Риги, находившейся в шведском владении. Настроение испортил генерал Эрик Енссон Дальберг, местный губернатор, — отказал Петру в просьбе посетить крепость, чтобы осмотреть устройство укреплений. «Проклятое место», — бросил царь и покинул город.
Великое посольство передвигалось медленно, и считалось, что царь Петр Алексеевич путешествует инкогнито. Но не заметить его было сложно — огромная фигура Петра Алексеевича выделялась среди остальных. Скрыть собственное присутствие царю было почти невозможно.
Ильке только исполнилось пять. На день рождения мама испекла ему очень красивый пирог с шоколадом внутри и залитый шоколадной же глазурью. На торте стояли шесть свечек. Илька мог считать до пяти и очень гордился тем, что умеет рассказывать всем о своем возрасте. «Было четыре, а до того было три, а до того было два, а до того было один, а теперь пять», — заявлял он и смеялся оттого, какой он большой и умный, и все вокруг тоже смеялись. Но со свечками получилось непонятно. Илька досчитал до пяти и с удивлением обнаружил, что дальше тоже что-то есть, а что — неизвестно. «Мама». — Илька вопросительно посмотрел на Олю. «После цифры «пять» идет цифра «шесть»», — улыбнулась Оля. «Шесть», — повторил Илька и успокоился. «Шесть» ему тоже нравилось.
Илька был маленький. Внешне ему можно было дать не больше четырех. Вроде бы всего год, но дети рас тут быстро, сразу заметно. А Илька рос медленно. Он был умный, веселый, легко находил общий язык с детьми, всегда делился своими игрушками во дворе. Когда ему было три, он подарил совок и красное пластмассовое ведерко девочке Свете из соседнего подъезда. Но все дети вокруг были выше его, и Оля волновалась. А Илька пока не замечал, что меньше всех, не задумывался об этом — в детстве о таких глупостях не задумываются.
К августу добрались до Рейна и спустились в Амстердам. Но не задержались там, а отправились дальше, в Заандам. Там царь провел больше недели под именем Петра Михайлова, урядника Преображенского полка. В Заандаме Петр Алексеевич остановился на улице Кримп в домике морского кузнеца Геррита Киста, с которым познакомился еще в России, — рукастый голландец бывал на архангельских верфях, делился опытом. Теперь все поменялось — в Нидерландах на верфях Ост-Индской компании работал Петр Алексеевич, хотя опытом и не делился, а набирался его, внимательно наблюдая за тем, как ловкие голландские кораблестроители делали свое дело.
Впрочем, мало кто сомневался, что в неказистом домике морского кузнеца проживает сам русский царь, так что в Заандам потянулись гости со всей страны — смотреть. И Петру Алексеевичу пришлось срочно покидать городок — на купленном буере под парусом он добрался до Амстердама чуть более чем за три часа и остался в столице надолго, совершая вылазки в Утрехт, Лейден и так далее.
Когда Оля была на втором курсе, ей пришлось бросить университет. Одна, с маленьким сыном, она сначала хотела продолжать учиться, после декретного, отстав на год, вернулась было, но не выдержала — денег не хватало, надо было искать работу, ребенок требовал внимания. Так что про университет пришлось забыть.
Первый год Илька был жутким — орал не переставая, переболел всем, чем только можно, ночами не спал, отказывался есть и вообще устраивал Оле веселую жизнь. Оля думала, что не справится. Ей, как могла, помогала мать, но и у той не было сил — против работы и больного сердца было сложно возразить. А мужчин в семье не было.
А потом, когда Ильке исполнился год, все изменилось. Словно по мановению волшебной палочки, о которой Оля иногда мечтала, когда забывалась беспокойным сном в перерыве между Илькиными истериками. Однажды ночью ребенок страшно испугался — то ли приснилось ему что-то страшное, то ли привиделось, только рыдал целый день, уже даже не рыдал — хрипел. А потом вдруг успокоился — и все поменялось. Илька начал спать, с аппетитом есть, а скандалил только по делу — если больно ударялся или терял любимую игрушку. Оля вздохнула с облегчением.
В Утрехте Петр Алексеевич познакомился с Вильгельмом Оранским — правителем Нидерландов и королем Англии, большим реформатором и поклонником мореходства. Увлеченный кораблестроением русский царь с восторгом взирал на передовые европейские верфи и самолично облазил одно из китобойных судов.
А потом — скорее случайно — попал в анатомический кабинет Фредерика Рейса, ботаника и профессора анатомии. Специалист по бальзамированию трупов и хозяин известного анатомического музея, Рейс поразил Петра Алексеевича своим искусством. Как-то, зайдя в лабораторию профессора, Петр увидел на хирургическом столе тело ребенка — ребенок был мертв, но выглядел как живой. Русский царь был восхищен талантом голландского профессора, о чем сразу заявил Рейсу. Тот остался крайне довольным.
Оля, конечно, немного успокоилась, но поначалу все равно относилась к изменениям характера собственного ребенка с недоверием. С чего бы вдруг годовалый ребенок в один день сменил гнев на милость? Но шли недели, а Илька продолжал вести себя так хорошо, как только может вести себя ребенок, которому только-только исполнился год.
Спустя месяц Оля попросила мать посидеть с Илькой и отправилась к подруге — они выпили, поговорили обо всем, как раньше, когда у Оли еще не было ребенка. А потом Оля сказала, что ей нужна работа — начать было бы лучше с работы на дому, с какой-то непритязательной халтурки, а потом можно было бы подумать и о чем-то более серьезном. Потому что очень нужны были деньги. Через три дня подруга позвонила и предложила набирать тексты. У Оли появилась именно та работа, которая ей идеально подходила в сложившейся ситуации. Появились какие-то деньги, жизнь начала выправляться.
Под влиянием профессора Рейса Петр Алексеевич так увлекся анатомией, что на время даже позабыл о кораблестроении. То есть он, конечно, ни на секунду не забывал, что царь великой державы должен ежеминутно думать о важных делах, так что он продолжал посещать крепости, судоверфи, встречаться с государственными мужами и инженерами, но мыслями Петр Алексеевич был там, в анатомическом театре.
В Лейдене, в анатомическом театре Германа Бургаве, царь Петр лично принял участие во вскрытии трупа, потом еще одного. У Петра Алексеевича получалось, и ему это нравилось. В своем дневнике он писал о том, как был поражен видом вскрытого человеческого тела — сердце, легкие, почки, «жилы» в мозгу… Дело было за малым — основать что-то похожее у себя дома, в России.