Ильке исполнилось два, когда Оля нашла постоянную работу — машинисткой. Получала она немного, но, во-первых, добирала халтурами, а во-вторых, ежедневные походы в офис заставили ее снова начать следить за собой, да и общение с людьми было очень кстати.
Илька тем временем продолжал вести себя как ангел. Он, в общем-то, и был ангелом, только темноволосым. Одно лицо с матерью — худенький, с большими глазами, он внимательно наблюдал окружающий его мир, впитывая информацию. Ему было все интересно. Еще не умея говорить, он тянулся кулачком к тому, что его интересовало, и заглядывал маме в глаза. Оля любила объяснять ему про все и никак не могла дождаться, когда он начнет задавать вопросы. Больше всего на свете ей хотелось разговаривать с сыном.
Купив за границей несколько коллекций у разных биологов и анатомов, Петр Алексеевич вернулся в Россию с твердым намерением создать на родине Kunstkammer — кабинет редкостей по примеру своих новых западных друзей. В Санкт-Петербурге коллекции решено было разместить в Летнем дворце, и Петр лично следил за тем, как там что будет.
Но коллекция все увеличивалась и увеличивалась в размерах. В очередной раз отправившись в Голландию, Петр Алексеевич познакомился с известным аптекарем и собирателем Альбертом Себа — тем самым, который спустя примерно двадцать лет после встречи с русским царем утонул в одном из каналов. У Себа Петр Алексеевич по случаю прикупил огромную коллекцию — все собрание аптекаря. Коллекцию перевезли в Санкт-Петербург, и стало понятно, что одним Летним дворцом дело не ограничится.
Как только Ильке исполнилось два с половиной года, его как будто прорвало. Он словно вываливал на маму все, что накопилось. Его интересовало буквально все — лампочка, дверь, ветер за окном, соседская кошка, капли на стекле, зеркало, телевизор, бутерброд с маслом и колбасой, ночной горшок, день и ночь. Он выдавал по сто вопросов в день и внимательно выслушивал каждый ответ.
Оля была счастлива. Наконец она могла не просто читать сыну на ночь сказки или петь песенки, но вести с ним более или менее осмысленные разговоры. Создавалось ощущение, что Илька пытается докопаться до истины. Он не просто внимательно слушал все, что говорила ему мама, он запоминал, осмысливал и даже, казалось, анализировал. Оля иногда удивлялась тому, что Илька запоминал рассказанное ею, но так оно и было — по два раза один и тот же вопрос ее сын не задавал. Зато случалось, что следующий вопрос самым логичным образом вытекал из предыдущего.
Теперь Оля и Илька вели долгие разговоры. Илька спрашивал, и Оля с удовольствием начинала объяснять ему то, что его интересовало. Ни ему, ни ей это не надоедало.
Стали искать место. Предлагали разные, но Петру Алексеевичу не нравилось. Сходились только, что будущий музей нужно расположить где-то на Васильевском острове. Вопрос — где.
Как-то царь Петр прогуливался по Васильевскому. Погода была хорошая — редкость для Петербурга, привычного к дождям и низкому серому небу. Только мошка надоедала, но с этим ничего поделать было нельзя. Петр Алексеевич думал о чем-то своем, как вдруг перед его глазами возникли две сосны, каких он раньше не видел. Сосны росли очень близко друг к другу, и толстая ветка одного из деревьев вросла в ствол другого. Петр остановился перед этими деревьями — сиамскими близнецами, сросшимися одной общей ветвью, потрогал стволы рукой, обошел со всех сторон и усмехнулся. Вопрос о месте расположения кабинета редкостей был решен.
Когда Ильке было почти три, Оля решила отдать его в детский сад. Из двух садиков, находившихся недалеко от дома, она выбрала тот, который показался ей лучше, — на что-то специальное, частное и шикарное денег все равно не было, а тут воспитательница с анекдотическим именем Марья Ивановна улыбалась очень по-доброму, и Ильке вроде тоже понравилось. Во всяком случае, он не испугался, хоть сразу и понял, что мама его куда-то отдает, а сама уходит. Илька посмотрел на Олю грустными глазами и спросил: «Когда придешь?» — «Скоро, сынок, скоро». Оля вдруг почувствовала, что от этого взгляда у нее как будто разрывается сердце. «Хорошо», — грустно сказал Илька и, взяв Марью Ивановну за руку, отправился в большой игровой зал, к остальным детям.
На работе Оля была сама не своя, потому что одно дело — оставить ребенка с бабушкой, и совсем другое — с какой-то незнакомой теткой, пусть и с добрым взглядом. Оля все время отвлекалась, вздрагивала от каждого телефонного звонка, наделала кучу ошибок и, как только рабочий день закончился, как ужаленная вскочила с места и понеслась в сторону детского садика. Илька уже ждал ее — спокойный, довольный и полный новыми впечатлениями. Оля успокоилась.
Будущее здание Кунсткамеры заложили под руководством немца Георга Иоганна Маттарнови, который, в частности, приложил руку к отделке Летнего дворца, где пока хранились коллекции. По каким-то причинам строительство продвигалось медленно, не давалось. Шли годы, а здания все не было. Петр Алексеевич, для которого возведение Кунсткамеры было одним из важнейших дел жизни, до окончания строительства не дожил — он умер спустя почти семь лет после закладки здания, а готовы были только стены. Потом умер и архитектор, строительство продолжили другие.
Через год сюда из Летнего дворца начали перевозить коллекции. Одновременно с этим строительство все продолжалось и продолжалось. Пошли слухи, что невская земля не хочет принимать на себя собрание мертвых уродцев, но просвещенные люди на эти слухи внимания не обращали — дескать, коллекции и так уже столько лет в Петербурге, так что и говорить не о чем. И слухи скоро сошли на нет.
Вскоре Илька стал любимцем Марьи Ивановны и душой детсадовской компании, насколько у трехлетних, а потом и четырехлетних детей могла быть компания. Любознательный, вежливый, умный мальчишка, Илька никогда никого не задирал, много знал и всегда был вежлив и спокоен. Он, естественно, с радостью принимал участие в общих веселых и шумных играх, с большим удовольствием носился на прогулках и вообще не отставал от окружающих. Но никогда не вредничал, не скандалил, без повода не плакал, спокойно себя вел в тихий час и ел то, что выдавали в детсадовской столовке. Едва ли не каждый день Марья Ивановна нахваливала его Оле, и Оля была совершенно счастлива.
Только потом заметила, что ее мальчик почти не растет. Он, конечно, не оставался таким же маленьким, каким был в тот день, когда Оля привела его в детский сад. Но рост его резко замедлился — когда ему и всем вокруг уже исполнилось по четыре года, Илька был сильно ниже окружавших его детей. Это уже была серьезная причина для волнения.
Оля только потом поняла, что слишком часто вспоминает тот ночной кошмар, который в одночасье изменил характер ее сына. А почему вспоминает — непонятно.
Незадолго до того, как Петр Алексеевич решил строить в Петербурге специальное здание для разрастающейся коллекции анатомических и других редкостей, он по делам государственной важности гостил во французском портовом городке Кале, расположенном прямо у пролива Па-де-Кале, на английский манер называемого Дуврским. В этом городке царь встретил мужчину, от роста которого пришел в неописуемый восторг. Петр Алексеевич и сам-то был выше двух метров, но встреченный француз оказался еще выше. Петр Алексеевич довольно быстро уломал француза переехать в Россию, в личное услужение к царю — на должность выездного лакея.
Спустя семь лет француз умер. По указу царя Петра Алексеевича с великана сняли кожу, выдубили ее и набили — получилось что-то типа чучела. Рядом расположили гигантский скелет француза. И чучело, и скелет моментально были определены как экспонаты будущего музея.