4 Евгений (Эжен) Богарне (1781—1824)—герцог Лейхтенбергский. Сын Жозефины Богарне (во втором браке первой жены Наполеона). Французский генерал, вице-король Италии (1805—1814). Участвовал в Итальянском походе и Египетской экспедиции и всех войнах Наполеона. В 1812 г. командовал 4-м корпусом, а после бегства Наполеона — остатками Великой Армии. В 1814 г бежал к своему тестю, баварскому королю Максимилиану Иосифу, который уступил ему за 5 миллионов франков, полученных от Венского Конгресса как
вознаграждение за итальянские владения, ландграфство Лейхтенберг и княжество Эйхштедт с титулом королевского высочества. Был основателем Лейхтен- бергского герцогского дома. Его внук Максимилиан вступил в брак с дочерью российского императора Николая I, великой княжной Марией Николаевной.
6 Внук австрийского Императора — сын Наполеона и Марии Луизы Жозеф Франсуа Шарль Бонапарт (1811—1832), герцог Рейхштадтский. С 1814 г. жил при дворе своего деда австрийского императора Франца I. В 1815 г. Наполеон отрекся от престола в пользу своего сына, что не имело никаких политических последствий.
6 Племянник императора России (через г-на Жерома)—по всей вероятности, Жером Наполеон Шарль Бонапарт, принц де Монфор (1814—1847), сын брата Наполеона короля Вестфалии Жерома и принцессы Вюртембергской Екатерины, племянницы матери Александра I императрицы Марии Федоровны.
164. КАВАЛЕРУ де**
29 МАРТА (И АПРЕЛЯ) 1815 г.
Я уже запечатал и отправил сегодняшний свой пакет, когда получилось подтверждение злосчастных событий во Франции. Возвращение Бонапарте1 есть не меньшее чудо, нежели его падение; хотя следствия сего и будут ужасны, отчаиваться все-таки не следует. С новым ожесточением возобновится война. Союзники должны поспешить со вступлением во Францию, дабы не дать узурпатору времени для передышки.
К сожалению, новая война по жестокости превзойдет предыдущую. Не будет никаких успехов, если во главе не встанет Российский Император и ему не предоставят безраздельной власти, основанной на всеобщем согласии. Все бесполезно без единения, а само оно невозможно без сего государя; но даже если и облекут его всем необходимым доверием, останутся, тем не менее, величайшие опасности. <...)
Кроме опасностей всеобщих существуют и те, которые угрожают каждой нации в отдельности. Есл^к говорить о той, которая перед моими глазами и является бесспорно первой в военном отношении, то что только она не перестрадала за последние три или четыре года! Какие только жертвы не принесены в людях и день-' гах! Каждой нации нужен монарх, но народ русский нуждается в нем более всех прочих и при всем том лишен его уже долее двух лет; такого никогда еще не бывало. И если народ сей до сих пор еще не сбился с пути, то лишь благодаря отсутствию в нем кровожадности и буйства. Плохо бы нам пришлось, случись с ним один из тех припадков безумия, кои поражали другие нации, не скажу более благоразумные, но более склонные к умствования!^. Кто знает, какие жертвы может еще принести русский народ! Сие известно одному лишь Богу и, быть может, Императору.
В равной мере только Бог знает и то, каковы ныне вещественные и моральные силы французской армии.
Человек сам по себе ничто: это лишь оболочка, тряпка; величие, красота и сила его зависят только от наполняющего газа; газ сей называется религия, свобода, гордыня, гнев и т. д.; одним словом, все определяется тем нравственным чувством, которое
воспламеняет человека и способно безгранично увеличивать его силы.
Могучее сие чувство есть во французской армии, и порождено оно Парижским трактатом. Будут говорить, конечно, что не было возможности поступить иначе, и в политике приходится вместо добра довольствоваться лишь меньшим злом. Известно, что армия никогда не изменяет монарху, приведшему ее к победам. Здесь же мы видим даже большее: для французской армии Бурбоны связаны с унижением, а Бонапарте — со славою. Укоренившееся во французских головах сие чувство способно сдвинуть горы. Сам характер их вождя дает еще больше поводов для опасений: много говорят о военных его талантах и слишком мало о власти над умами, что есть наипервейшая основа в воинском искусстве; мы уже видели примеры сего, которые вызывают удивление и страх. Кто из законных монархов Европы мог бы надеяться сохранить привязанность и даже одушевление своей армии после отступления из Москвы? Почему среди всех сих людей, умиравших в страшных муках холода, голода и наготы, не нашлось ни одного, кто сказал бы хоть слово противу него? Один французский офицер по имени Рапатель2, адъютант генерала Моро3, а потом и самого Императора, разговаривал как-то с несколькими пленными и пытался доказать им все сумасбродство их предводителя; самый смелый из них ответил лишь: «Да, он несколько амбициозен». Таково самое суровое мнение, известное автору этих строк. <...)