Но той, по всей видимости, было на все плевать. Она что-то промямлила в ответ и отключилась…
Когда Пегги унесла ребенка к себе, ее всю трясло от гнева, потому, как и представить себе она не могла, что ей делать.
"Где эта дура взяла ребенка? Я ведь отнесла ее в приют, – без конца спрашивала себя Пегги. – Хорошо! Завтра я из этой гадины всю душу вытряхну. За-ра-за!"
Как не пыталась Пегги выяснить следующим утром, - «как и откуда у Марты появился ребенок?». Всё было напрасно. Толстушка ничего не могла вспомнить, а, только, потирая руками опухшие с перепоя глаза, кричала:
"Не знаю! Не помню!"
Пегги прекратила допрос и, нависая над полумертвой Мартой, приказала:
- О ребенке - никому! Откроешь рот - придушу!
- А я что? Я немая, как рыба, - поклялась Толстушка.
И знаете, как бы там ни было, но Марта действительно оказалась «рыбой». Она, как и обещала, до поры до времени держала рот на замке.
Глава V. Пегги
Если бы кто-то и попытался отыскать в искалеченной и мрачной душе Криворотой Пегги хотя бы унцию сочувствия к кому-нибудь, то уже через минуту плюнул бы на это неблагодарное дело. Не было в сердце матушки ни доброты, ни сочувствия. Высохло всё еще в детстве – очерствело. Не испытала малышка Пегги Чадлер в младенческом возрасте ни любви близких, ни благосклонности небес. Отца Пегги – вообще не знала, а мать ее умерла от холеры, когда девочке едва исполнилось десять лет. Никому не было дела до бедняжки Пегги, потому что окружали её такие же тысячи нищих, которые жили ничуть не лучше. Словно у вонючей побирушки под юбкой, все они задыхались от зловоний города и прозябали в нищете. До десяти лет, шатаясь от голода, торговала Пегги орехами, вареной картошкой, водяным крессом, креветками – да чем придется на улицах сити. А когда осталась одна, то по протекции "доброй" тётушки устроилась поломойкой в зажиточный дом, где три года скребла километровые полы, стирая до костей пальцы на руках и уродуя колени. Там же на полу была изнасилованная таким же слугой, где их тут же заметили и, словно собак, выгнали на улицу, особенно не разбираясь, кто и в чём виноват.
Голодная в лохмотьях, шлепая по лужам босыми ногами, попрошайничала Пегги днём, а ночью старые городские конюшни служили ей ночлегом…
Не отличавшееся особым своеобразием, октябрьское утро 1829 года встретило девочку холодом, сыростью и гадким туманом. Пегги в поисках хотя бы корки хлеба прошла по Фурнье-стрит, затем на первом повороте свернула на Уилкс-стрит и наткнулась на уличного торговца. От запаха горячего хлеба и вареной картошки, доносившегося из его лотка, у неё свело живот.
Пегги подошла к торговцу и протянула грязную ладонь. Толстый торговец с маленькими, близко посаженными поросячьими глазками, в перепачканном сажей фартуке посмотрел на Пегги и спросил:
– Ангел небесный, ты голодна?
Пегги кивнула в ответ.
– Клянусь моей покойной матушкой, что ты не ела, целую неделю! - посочувствовал торговец. Он выбрал из ящика самую никчемную картофелину и, завернув ее в клочок бумаги, положил в свой оттопыренный и грязный карман. – Пойдём, я угощу тебя. Эй, Симон! – окликнул он мальчика лет девяти. – Присмотри за лотком! Я сейчас управлюсь и вернусь! Пойдём со мной, бедняжка, – лоточник указал на узкий проход между домами.
– Куда? – спросила Пегги, недоверчиво.
– Ты что? Испугалась? – спросил лоточник, и пухлой ладонью вытер взмокший лоб. – Вот дуреха. Джакоб не обижает сироток. Я дам тебе хлеба, пойдём.
Пегги, одурманенная голодом, робко двинулась за торговцем.
– Сюда. Вот сюда, – указывал путь толстяк, протискиваясь в узкую щель между домами. – Смелее, бедняжка.
Пегги последовала за лоточником и оказалась на задворках старых домов, кольцом соприкасающихся друг с другом, где все пространство вокруг было увешано серым изношенным бельем постояльцев, похожим на дырявые паруса, свисающим с крыш до квартир на первых этажах, и где стоял тошнотворный запах фекалий, истекавший из давно неочищенных выгребных ям.
– Вот видишь? Бояться нечего, – заискивая, обратился толстяк к Пегги и внезапно больно схватил ее за плечи. – Я дам тебе картошку, хлеб, – все, что ты захочешь…
Пегги вскрикнула, вырвалась из рук торговца и побежала прочь.