Томас почувствовал, что ему становится дурно. Он никогда не видел столько человеческой крови в одном месте, даже в Индии. Зрелище напомнило ему, залитую по щиколотку кровью, скотобойню на Шамблс-стрит, где когда-то работал его отец и куда он, будучи мальчиком, по какой-то причине забегал.
– Что здесь произошло? – спросил он.
– Вот и разберитесь! – пряча нос под носовым платком от тяжелого железистого запаха крови, ответил Оллфорд. – Я назначаю вас помощником инспектора Бакера. Вам это будет полезно, но, а мне, джентльмены, нужно на свежий воздух, – огласил суперинтендант и поспешил покинуть место преступления.
Глава III. «Бурый медведь»
Паб «Бурый медведь» был обычной забегаловкой в восточной части Лондона, где-то в районе старого порта Доклендс. Дом, некогда принадлежавший титулованной семье и воплощавший элегантность, вначале второй половины 19-го века представлял собой жалкое подобие былой роскоши. Словно во время линьки, старая известка на прямоугольных фасадных стенах набухла и облупилась, накрепко забитые, многочисленные двери прогнили, и только окна с плотно задернутыми шторами, сквозь которые просачивался тусклый свет от горящих газовых ламп, ясно указывали на то, что дом еще жил и каким-то непостижимым образом не рухнул. Словно огромный клоп, паразитировал он на теле города и жадно «дышал» вонью квашеной капусты, пивным перегаром и мочой. Справа от входа в забегаловку висела табличка, на которой каким-то умельцем красной корабельной краской было старательно выведено недвусмысленное извещение: «Имеются кровати». Паб днём и ночью кишел моряками, пропивавшими свои жалкие гроши, дешевыми проститутками, готовыми за пенни отдаться любому бродяге, пьяными солдатами, мелкими воришками и всяким пролетарским сбродом, которого было предостаточно на серых, грязных, пропахших помоями, угольным дымом, тухлой рыбой и гнилой сыростью улицах. Вот в этой самой забегаловке в ночь с третьего на четвертое мая 1849 года зачали Эмму.
«Ах, Джуди, ты просто бестия! – сказал здоровенного вида клиент и, вцепившись железной хваткой в тощую руку продажной девицы, помог ей подняться с колен. – Теперь я, детка!» – он круто развернул Джуди к себе спиной и повалил на стол, от чего гнутые тарелки с объедками полетели на каменный пол и, коснувшись его грязной и липкой поверхности, резанули по ушам противным звоном. Запутавшись в многочисленных юбках девицы, здоровяк выругался, но все же отыскал «слепого ангелочка» и, издавая рёв удовольствия, вошел в неё. Джуди тихо вскрикнула, но через секунду уже сама стонала и извивалась под яростным натиском клиента. Она давно привыкла к грубому обращению, а было ли иначе, она и понятия не имела.
Рыжеволосая Джуди Шелдон, по прозвищу «Пчелка», благодаря молодости и заманчивой внешности считалась самой популярной «кружевной овечкой» в забегаловке, а кроме того, единственной, которая не обзавелась дурными болезнями. Удивительно, но инфекции обходили девушку стороной, что вызывало черную зависть и ненависть у остальных жриц любви. Ведь все они, пораженные сифилисом, чахоткой или какой-нибудь другой заразой, как старые, вонючие тряпки, тихо гнили и пухли от голода в нечистых своих лачугах. Заправляла всем этим пёстрым хозяйством некая «леди» по имени Пегги Чадлер, или, как ее называли в хорошо известном кругу, Криворотая Пегги. Матушка умело пользовала свою лучшую «подстилку» и подкладывала Пчелку под выгодных клиентов. Одним из таких клиентов в ту майскую ночь и оказался тот здоровяк. Звали его Дэн Эванс, и служил он матросом на одномачтовом боте "Фантазия".
Джуди до последнего скрывала свою беременность, потому как знала, что в заведении Криворотой Пегги не принято было обзаводиться детьми. Но когда слухи о круглом животе Пчелки всё же долетели до ушей матушки, то та вначале оттаскала девицу за волосы, затем долго била метлой и в довесок закрепила все увесистыми кулаками, потому как считала, что все эти ненужные обстоятельства напрямую скажутся на толщине ее кошелька. Ведь народец, наведывающийся в ее притон, был хоть и тёмен, но безумно суеверен, и никто не пожелает связываться с брюхастой проституткой.
«Вот неблагодарная тварь! – ругалась Пегги до хрипоты, а ее перекошенный рот, не знавший зубной пасты под названием «Мазь от доктора Шеффилда», извергал брызги ядовитой слюны. – Как она могла, стерва, так со мной поступить?! – жаловалась она своему старинному приятелю, иссушённому солнцем южных морей и туговатому на ухо, боцману». А старый моряк глупо смотрел на Пегги слезливыми и покрасневшими от кератита глазами и постоянно переспрашивал, чем еще больше распалял подругу.