Матушка хотела избавиться от плода немедленно, и она вероятно так и поступила бы, но печальный прогноз повитухи остановил ее, но не остановил ненависть, которую Пегги, при любом удобном случае, выказывала Джуди.
И всё же, если быть до конца беспристрастным, хозяйке борделя следует отдать должное. Пегги не выгнала бедняжку на улицу, как обычно, она проделывала это с другими мамашами, да и рук своих больше не распускала, а напротив, кормила Джуди лучшими объедками, при этом, конечно же, не забывала вставлять пару тройку проклятий…
С появлением писклявого младенца барыши снова замаячили на горизонте. Пегги, всегда неизменно угрюмая, словно внутри нее постоянно что-то болело, в то раннее утро была в приподнятом настроении. Еще бы! Ведь в строй вернулась лучшая ее шлюшка. Она много пила и громко, словно каркая, смеялась. А что касательно ребёночка, то его отобрали у Джуди в ту же секунду, как только малютка покинула теплое и влажное материнское «гнёздышко». Еще не успела обрезанная пуповина коснуться грязного таза, а матушка, словно булку хлеба, завернула ребенка в кусок грубой ткани и отнесла в приют, где ей, как бы сильно этого ни хотелось, пришлось раскошелиться и заплатить настоятельнице три фунта.
Несчастная Джуди до истерики умоляла Пегги вернуть дочь, но все стенания были напрасны. Матушка оплеухами и проклятиями быстро вернула на грешную землю еще не совсем оправившуюся от родов заблудшую овечку, и та приступила к обязанностям по пополнению казны ненасытной хозяйки.
Глава IV. Приют
– Смотри, Лора, – ангелочек, – сказал Кирке своей жене, настоятельнице приюта, и, плотно прикрыв беззубый рот, сжал губы.
– Хватит, пялиться! – зло проворчала Лора. – Лучше бы сходил за кормилицей, а то еще чего, орать начнет!
Кирке Пандо, в прошлом бравый сержант флота Её Величества, в свои сорок лет с небольшим, выглядел глубоким стариком. Куда-то со временем подевалась его морская выправка и гордость. Измученный за долгие годы военной службой, заклёванный вечно недовольной женой и истощенный постоянным недоеданием, Кирке, напоминал больного и ощипанного цыплёнка с худым телом на спичечных ножках. Всё, начиная с носа картошкой на лице со впалыми щеками и заканчивая большим лысым черепом в пучках редких и безжизненных волос на макушке – всё вызывало у людей, видевших его, чувство тошноты и отвращения. Кроме того, голова муженька подергивалась, как при нервном тике. То ли он, таким образом, был всегда готов уберечь свой затылок от затрещины, посылаемой при любом удобном случае женушкой, то ли психические изменения в мозгу Кирке вылезали наружу. Неизвестно. А вот супруга его Лора Пандо, напротив, обладала крутым нравом и пышнейшими формами. Наверняка, какому-нибудь торговцу из мясной лавки, Лора напомнила бы перевязанную в несколько местах колбаску, до того она была кругла и неохватна в боках. Ко всем этим прелестям надо причислить и её патологическую безродность. И как это зачастую бывает у безродных, а у нее в роду были только прачки и слуги, отличалась Лора редкой безвкусицей ко всему, к чему только прикасались ее пухлые и короткие пальцы. Всем расцветкам в одежде настоятельница предпочитала цвет белый. Он был абсолютно во всём: и в оборках на грубых платьях, и в обрамляющем венчике льняного чепчика, туго подвязанного тонкими завязками на круглой и щекастой её голове.
Жили Пандо ничтожно бедно. Ведь Кирке так и не сумел за многолетнюю службу скопить деньжат, а Лора приданного не имела. Поэтому семейка выкручивалась, как могла. Как говорится, не брезговала испачкаться темными делишками. Основным заработком парочки была приёмка у нищенок младенцев и впоследствии, если повезет, перепродажа в состоятельные дома. А поскольку своими детьми, по какой-то причине, Пандо не обзавелись, то о таких родительских чувствах, как доброта и забота, они и понятия не имели, и относились к детям, как к каким-то вещам, которые нужно всего лишь с выгодой продать.
Содержались дети в антисанитарных условиях. Вся мебель, если это определение уместно, состояло из трех деревянных кушеток, где сироты спали вповалку в тряпье, поедаемые вшами. А облезлый кролик, больше смахивающий на замученного кота и с десяток клеток с птицами и их песнопением предавали приюту видимость уюта.