«Не дергайся, мать твою! – приказал грабитель. – Пикнешь, я живо из тебя дерьмо вышибу!»
Мэри не видела разбойника. Он настиг ее сзади и прижал к холодной стене.
"Давай! Что там у тебя? – сиплым голосом велел он".
Мэри окаменела от ужаса и прижала младенца к груди. Тогда грабитель попытался силой отобрать сверток. И уже, когда ему это почти удалось, девушка совершила фатальную ошибку. Насколько это было возможно, она крикнула сквозь вонючие пальцы:
"По-мо-ги-те!"
Это были последние слова в ее жизни. Заточка из металлического прута пронзила живот Мэри и вонзилась в сердце: девушка обмякла, а из ее ослабевших рук клубком скатилась необычная ноша, которую убийца едва успел поймать свободной рукой.
– Какого хрена? – сообразив, что свалилось ему в руки, выругался душегуб.
– Что там? – поинтересовался второй из грабителей.
– Дитя, мать его! – выругался первый и, словно избавляясь от тряпки, зараженной холерой, сунул приятелю свёрток с младенцем. – Держи его! – приказал он. - Вот задница! Влипли, нахрен! Я обыщу эту сучку, а ты - грёбанный, тупой урод, смотри, чтобы оно не пикнуло! – Душегуб живо обшарил одежду Мэри и, не обнаружив ничего ценного, снова выругался, а затем быстро зашагал в темноту проулков. Путая следы и задыхаясь от быстрой ходьбы, они остановились в трех улицам от преступления.
– Придурок! Зачем ты его тащишь?! – переводя дыхание, спросил первый, когда увидел в руках приятеля всё тот же сверток с младенцем.
– Да ты же сам сказал: держи! – ответил другой.
– Брось его, идиот! А то я тебе яйца отрежу, нахрен!
– Куда?
– Вот, дерьмо! Бросай в реку и догоняй, чёртов кретин! – сказал первый и ускорил шаг.
– Как, в реку? – вытянув руки с ребенком перед собой, в полном замешательстве спросил второй. Постояв так несколько секунд, он пришел в себя и, не в силах придумать ничего лучшего, осторожно положил ребенка на мостовую и бросился вслед за приятелем...
А в это же время проститутка Марта Табрам возвращалась домой по Ярд-стрит. От бренди, которым ее щедро напоили два офицера, ее тошнило и постоянно рвало. Марта, опираясь о холодные стены домов, медленно брела к себе, останавливалась, блевала и снова, пошатываясь, продолжала свой путь. Так что приглушенный писк младенца не сразу привлек ее внимание. Сначала она даже подумала, что это у нее пищит в голове от выпивки. Но когда на мгновение каким-то чудом мозг Марты прояснился, она отчетливо услышала плач ребенка. Опьянённым взором женщина осмотрелась вокруг, но не увидела ничего, кроме черного мрака ночи, смешанного с зеленоватым туманом. Наверняка малышка, не замеченная проституткой, так и осталась бы лежать на мостовой, но весы проведения склонились иначе. Извилистый путь Марты пролегал точно через живой сверток, и она споткнулась об него своим грязным ботинком с дырявой подошвой. От толчка ребенок закричал, и Марта склонилась над тем местом, откуда доносился звук. Нащупав что-то мягкое, она развернула ткань вялыми и неуклюжими руками и на мгновение замерла.
"– Э-э, срань божья! – простонала Марта и подхватила ребенка на руки. – Живой". – Потом, чуть не упав с младенцем на мостовую, медленно поднялась и пошла. Что творилось тогда в мозгу у проститутки, неизвестно, но доподлинно известно, что Марта добрела до забегаловки «Бурый медведь», куда ввалилась в него с черного хода и наткнулась на Пегги.
– А-а-а, ша-ла-ва! – набросилась та и, схватив за плечи Марту, встряхнула ее, точно грязную портьеру. – Деньги принесла, шлюха?!
– Беррри! – сказала Марта, и отдала сверток.
– Что это? – спросила Пегги, но, увидев, что оказалось в ее руках, обрушила на Марту новые проклятия. – Сучка, где ты это взяла?! Украла?!
Марта молчала. Она не могла говорить. Очередной комок рвоты напрашивался наружу, и ее тут же вырвало на пол, прямо на сморщенные ботики Пегги. В ответ матушка наотмашь врезала проститутке пощечину, что незамедлительно принесло плоды. Марта скривилась от боли и, потирая алую щеку, выдала:
– На-Шла!
– Где, гадина, ты его нашла?! Говори! Ну же, говори, мразь такая!
Бесполезно. Отравленный алкоголем мозг Толстушки Марты отключился и она, как грязная тряпичная кукла, сползла по стене на пол в выблеванную ею же «кашу».
– Тварь! – сказала Пегги, пнув Марту в бок.