Для десерта здесь также нашлось место: две карамельные панна—котты покоятся в высоких фужерах, которые стоят на белых тарелках, и возле них лежат десертные ложечки.
Мария неотрывно рассматривала стол, и поймав ее взгляд, Михаэль незамедлительно подвел ее к одному из стульев. Он отодвинул его, помог ей сесть и также немного пододвинул. Для него такие вещи были почти внове. Он забыл что некогда ухаживал за своей возлюбленной, и сейчас будто учился всему заново. Он устыдился самого себя за это, и потребовал от себя не ныть, но быть учтивым и галантным, и ни в коем случае не пугать ее!
Этого он боялся еще больше. Он видит ее, и находится рядом, ощущает ее тепло, ее ласковую ауру. Чувствует ее аромат. Он ловит ее взгляд, не желая расставаться с ним. Отпуская ее желанную руку, он борется с накатывающем одиночеством, всякий раз возращаясь в своих мыслях к моменту, когда ему удалось сбежать из “тюрьмы” отца, и разрушив его планы, вызволить возлюбленную из его плена.
Он обошел стол, и предложил ей запеканку. Он старался быть естественным, хотя именно это и давалось ему с величайшим трудом. Двести долгих лет он видел только боль и жестокость, насквозь пропитанную холодным одиночеством, и насмешками отца—безумца.
Она кивнула ему, позволяя ухаживать за собой, потому что не знала как себя вести в развернувшейся ситуации. Спрашивая себя правильно ли она поступает, она не получает ответа от памяти. Зато сердце исторгает из себя некую странную радость, и словно поет.
Она смотрит на руки Михаэля. Он в это время кладет на тарелку приличный кусок запеканки и ставит перед ней. Она замечает что его руки едва заметно дрожат, будто он нервничает. А еще она замечает шрамы. Они незаметны с первого взгляда, но если присмотреться, то их так много, что едва ли есть целая кожа. Они украшают каждый его палец, вплоть до ногтя.
“Откуда они у него?” — озадаченно размышляет она. При этом вопросе, на миг, ей кажется что она что-то вспомнила. Нечто жестокое. Она вздрагивает от внезапности данного ощущения. Ее руки перестают ее слушаться. Нож, которым она начала резать завтрак, соскальзывает. Он произвольно двигается как в замедленной съемке и, попадает по большому пальцу левой руки с тыльной стороны.
Ее тут же пронзает неприятная боль, и на коже выступает золотая кровь. Она роняет вилку, не в силах оторвать взгляда от руки.
Михаэль сразу оказывается с ней рядом. Он мягко кладет на место пореза красную хлопковую салфетку, взятую только что со стола.
— Моя кровь… золотая… — тихо замечает Мария.
— Я сейчас позову прислугу, — произнес второй регент, и позвонил в серебряный колокольчик, стоящий на столе. Про ее замечание он ничего не говорит, стараясь сохранять спокойствие. Но руки его предательски дрожат, а во рту пересохло от напряжения. Он думает что надо немного выпить белого сухого, чтобы успокоиться.
В гостиную входит пожилая домоправительница Тина Риззо. Она сразу смотрит на Марию. Когда Михаэль Боргезе привез девушку домой три часа назад, она жутко нервничала. Для нее возвращение белокурой красавицы значило слишком много. Не так много по сравнению с синьором, но так, будто родная дочь вернулась домой. Она вопросительно смотрит на второго регента.
— Принеси, пожалуйста, настойку “белой липы”. Мария поранилась, и необходимо обработать ранку. Ничего серьезного, это всего лишь царапина, — заявляет глава дома.
Тина Риззо понимающе кивает. Ничего не говоря, она быстро удаляется за лекарством.
— Сейчас все будет хорошо, солнышко, — пытается успокоить Марию Михаэль.
— Разве кровь может быть золотой? — она заглядывает в его глаза, ища ответа.
Он боится этого. Он знает что такое редкость. Почти никогда. Даже его кровь красная, вернее, черно—красная. Как у отца. Ранее не было в мире ни одного живого существа с золотой кровью. Но то было до появления Марии. Все изменилось с ее создания. И сейчас, скорее всего, уже есть полукровки, в чьих жилах течет оскверненная золотая кровь.
— Может, — решает солгать второй регент. — На семидесяти пяти тысячах островов, возможно и не только это!
Она снова обращает свой взор на руку. Отнимает ее из ласковых рук Михаэля, и снимает платок. Рана от ножа затянулась, а вся кровь, размазанная по коже, исчезла. Только на салфетки осталось немного.