запел Петруха.
— Да боярыню-то Настасьей зовут! — захохотал толстый поп. — Обмишурился, греховодник!
вновь пропел Петруха и показал попу язык.
Когда плясуны устали, то Рыжий стал показывать гостям, как брат Михайло читает книгу.
Большую «книгу» с дощечками-страницами положили перед медведем, и он внимательно перелистывал её, водя носом по «строкам».
Рыжий только успевал закладывать меж «страницами» свежие блины — без лакомства Михайлу нельзя было заставить и одной строчки «прочитать».
Большинство пирующих грамоты отродясь не разумело и с опаской и уважением взирало на медведя-«грамотея»:
— Глянь-ка, говорить не умеет, а всё разумеет!
Служки только успевали наполнять гостям братины и ковши да подносить новые стопки дымящихся блинов.
— Умри! — приказал Рыжий медведю, когда книга была «дочитана».
Медведь как подкошенный повалился на пол, раскинул лапы, язык высунул.
— Ох и учён же зверь! — завистливо молвил воевода. — Дорого, верно, стоит!
— Друг цены не имеет, — ответил Рыжий. — Это врага и купить и продать можно!
Потихоня тем временем добыл откуда-то большую, словно крышка от стола, доску, взял её в руки, как поднос. На доску вскочил тощий Грек и начал показывать фокусы. Сначала он проглотил пять блинов, а потом вынул их один за другим из уха.
— Велико дело! — сказал толстый поп презрительно и попытался было проделать то же самое, да чуть ухо у себя не оторвал, а блинов не добыл.
А Грек блины превратил в ковш, из ковша вылил столько кваса, что чуть не наполнил бочонок, бочонок накрыл крышкой.
Когда же крышку открыли, то вместо кваса в бочонке оказался Петруха-скоморох!
Потихоня опустил доску на пол, а Грек начал прятать в мешок свои вещи.
— Что ж, и вся потеха? — спросил воевода.
— Гусляр, сказывали, у тебя, боярин, в доме живёт, — сказал Потихоня. — Прикажи привести его сюда, пусть вместе с нами гостей потешит.
— Гусляр у меня есть, — сказал воевода, оглаживая бороду. — Может, знаком вам… Эй, привести гусляра! Да свечи запалите — темень, ничего не видно!
Солнце уже почти зашло, и в трапезной стало сумрачно. Но внесли свечи, и стены словно раздвинулись. Приумолкшие гости вновь зашумели, застучали ковши.
Женщины, громко шурша подолами, удалились в свои покои. В трапезную набилось много какого-то непонятного народа — подьячих, стражников, приказчиков.
— А вот и гусляр! — воскликнул воевода.
Скоморохи оглянулись и замерли: перед ними стоял избитый, в порванной одежде Фомка. Одной рукой он поддерживал рваный зипун, другой прикрывал разбитую щёку.
— За что нашего сотоварища били? — стукнув дубиной в пол, спросил воеводу Потихоня.
— Так и с вами, ворами, будет! — крикнул воевода. — Обокрасть меня, царской милостью воеводу, замыслили! Не бывать этому! Эй, вяжите воров!
Десятка два слуг и стражников, которые посмелее, мешая друг другу, кинулись на скоморохов.
Свистнула дубинка Потихони, и половина смельчаков осталась лежать на полу трапезной.
— Хватай!.. Держи!.. Вяжи!.. — кричал воевода, выскакивая из-за стола.
Но со скоморохами оказалось справиться не так-то просто.
Потихоня своей дубинкой разогнал по углам наиболее храбрых.
Рыжий и Михайло молотили воеводских слуг налево и направо, не подпуская их к избитому Фомке.
От ударов когтистой медвежьей лапы летели во все стороны клочья кафтанов и рубах.
Петруха, словно птица, метался по трапезной, выскальзывая из рук преследователей, хватал со стола блины и пироги, бросал их, как снежки, в лица врагов.
Тощий Грек вместе с Фролкой укрылись, как в засаде, за перевёрнутым столом и оттуда неожиданно нападали на воеводских слуг.
— Гляди-ка, сам воевода к нам пожаловал! — подтолкнул Фролка Грека.
Протирая залитые маслом глаза, в двух шагах от скоморохов сидел сбитый с ног воевода. Половина лица его была залеплена блином.
— Борода, что ворота, а ума с калитку! — сказал Фролка.
Грек поднял с пола большое оловянное блюдо и подобрался к воеводе.
— Как, боярин, протёр ты свой драгоценный очи? — сочувственным шёпотом спросил Грек.
Воевода открыл глаз.
— Ну вот, слава богу, прозрела наша батюшка боярин! — с нежностью молвил Грек и ударил воеводу блюдом по голове.