Петунья
Вирт вскипал новыми и новыми строчками, информационными блоками с броскими заголовками и вмонтированной аудио-, видео- и менторекламой. Находиться там больше часа не представлялось возможным. Кое-кто озаботился заранее, купив место в криокапсуле, показывающей еле работающему мозгу идеальные сценарии, сгенерированные в точном соответствии с пожеланиями клиента. Кое-кто заранее купил себе рай, предпочитая встретить конец в спокойствии и гармонии обдолбанного нейролептиками наркомана. Остальным – либо бедным, либо менее склонным к фатализму, – оставалось переживать конец света наяву.
Говорили, Америка. Говорили, Китай. Говорили, Корея – та типа сама себя подорвала вообще. Химическое, биологическое, метеорологическое и аж до ядерного оружие – ждите, мол, все и разом, так надежнее. Аньке было глубоко плевать, кто это начал и почему эфир взрывается новыми и новыми предложениями «Только сейчас! Комфортабельный бункер!», а по официальным каналам предлагают проследовать в убежища, где все равно не хватает места для всех.
Анька находилась в гребаной глуши и забиралась еще дальше, в надежде, что когда-нибудь информационное покрытие истончится и ей в наушники перестанут бить сигналы тревоги. Снимать их она все-таки не решалась. Отсутствие информации до сих пор казалось страшным.
То ли Малые Пасюки, то ли Мелкие Козявки, – один хрен, здесь и интернет-то появился хорошо если в прошлые полвека. Сраная деревня со своим заводом осталась далеко позади, Анька шла по лесу.
Ну как, шла.
Ломилась. Перла напролом на мигание gps-маячка. Как знала, что стоило оставить его год назад.
«Дура! – кричала мама в своей древний передатчик, из города в часе езды отсюда. – Что тебе в голову стукнуло, идиотка?!»
И потом, позже: «Я нашла, там тоже бункер есть, маленький, для заводских!»
Анька обещала, что доберется туда и проберется. На ходу обещала, ни капельки не веря в собственные слова.
Ветви хлестали ее по лицу – кожа, неприкрытая рифт-очками, саднила, виртуальный помощник подкидывал координаты ближайших травмпунктов вперемешку с новой рекламой убежищ. Виртуальный помощник утверждал, что в радиусе километра вокруг нет ни одного человека, но этому идиоту в микросхемы не вложили, будто кто-то может не пользоваться связью и не иметь идентификационного чипа.
А Анька помнила.
Помнила бабку Машку, не раз выводившую ее из леса – нетронутого клочка бывшего заповедника, оставленного из сожалений о разрушенной экологии и под давлением десятка-другого «зеленых» сект.
Анька и сама прекрасно понимала бесполезность затеи. Как и бесцельность собственного существования, впрочем, а потому так жгло, так горело, так хотелось хоть под конец сделать что-то значимое.
Попытаться спасти человека, например. Когда еще подвернется шанс побыть героем? Последние часы остались, если верить сводкам.
Бабку Машку заводские звали ведьмой. И ржали иногда, собираясь, – типа, сильная ведьма, левел 200, не меньше, звери в подчинении, окрестный лор на сто процентов, специальная абилка «отпугивание взглядом»... А та не отказывалась от прозвища, изредка заходя в городок. Говорила, «лес охраняет». То ли она его охраняет, то ли он ее, хрен поймет.
А еще она Аньку ягодами угощала. И еще какой-то херней из травы, но без глюков.
Содрав с лица «рифты», Анька впервые взглянула на лес, как он есть. Без сглаживания, размытия, коррекции цвета и прочих настраиваемых приятных эффектов. Аньке всегда нравились синие оттенки – живой лес был неприятнее, чем у нее в очках. Черный, серый, буро-зеленый, в островках светлого мха.
Маячок мигал здесь секунду назад, но Анька никого не видела.
– Меня ищешь? – бабка Машка всегда появлялась неожиданно и бесшумно. Дело было даже не в том, что Анька за время бега почти оглохла от вирта. – Хороша-а-а загогулина, – прошамкала бабка беззубым ртом. Если б не наушники и автоматически сработавший распознаватель, Анька б и не поняла, что та говорит. – Как знала, что стоит оставить...
Бабка Машка поплотнее укуталась в какое-то драное одеяло и внезапно хитро подмигнула.
– Что, думала, я твой этот выверт и не замечу? Старая-то я старая, а уж маячок в собственной петунье я найду как-нибудь.
– П-петунье? – выговорила Анька ошалело. Распознаватель все-таки засбоил – лажу какую-то выдал вместо слова.
– Цветочек такой, – пояснила бабка. – Куда ты маяк засунула. Вона, – она кинула ей маячок. Анька не поймала, да и не пыталась поймать. – Шла б, девка. Слыхала ж, умираем все.
– Так я потому и пришла! – стряхнув оцепенение, Анька схватила бабку за руку. – Пошли скорее, у леса кар стоит, запрыгнем и в бункер успеем...
– Но-но-но! – бабка больно хлопнула Аньку по рукам. – Мала еще, мне приказывать. Вон, я сказала, дура ты набитая! Чего приперлась?
Анька, мгновенно взбесившись от нелепости происходящего, в ответ хлестнула бабку по щеке. И заорала. Разоралась, как последняя истеричка, выплескивая весь этот напряг, охвативший все вокруг вместе с последними новостями. Вопила, что это она тут, бабка Машка, дура старая, раз решила помирать.
– Идиотка! – плюнула Анька, выдыхаясь. – Сдохнуть хочешь – так сдохнешь от старости, нормально, без боли, а здесь ты кем станешь? Слышала, сука, про радиацию?!
– Сука, – повторила бабка, ничуть не испугавшись, не удивившись даже. – А ты-то чего суку вытаскивать пришла? Сдохнуть геройски захотелось? Сделать что-нибудь хорошее напоследок?
Анька осеклась, в ужасе от того, как точно бабка угадала ее недавние мысли.
– Только я тебе, – бабка Машка грозно нахмурилась, отчего глаза почти исчезли в морщинах, – не нанималась грехи искупать. Пошла вон, я сказала, о матери хоть подумай. Иди в свой бункер, а у меня тут работа есть...
– Какая работа? – в бессилии Анька опустила руки, раздумывая, впрочем, ударить бабку по голове и утащить до кара безвольное тело.