О, моя гнилая многогранность! В нём, как ни в ком другом, так не светилась она! Он там, на ветхом, ржавом и реальном балконе казался мне и грустным, и сентиментальным, и даже злым… Нас бы погубила моя эмоциональность, но теперь нас ничего не погубит. И только здесь эта фраза звучит так грустно…
Я вернулась на балкон, кое-как пятившись по ковру.
— Выйди, пожалуйста, горе моё.
Я услышала шаги.
— Но сначала покажи свои руки.
Всё те же большие и неаккуратные, не утратившие своей грусти и силы проникновения в душу музыкой.
— А теперь выйди сам, — сквозь слёзы посмеялась я.
Он вышел, и на его красном от слёз лице тоже была улыбка.
Мы смотрели то друг на друга, то вдаль. А слёзы всё текли и текли по лицу, падая в наземные туманы.
— Зато я никогда тебя не брошу, — проревел он, смеясь. — Помнишь, я спрашивал про ключ? Так вот… Ты освободила меня…
А я уже ничего сказать не могла. И я так хотела упасть в траву, рыдать ей в сухие листья и стебли, и молить о своей пощаде, и чтобы этот сентябрь никогда не приходил вовсе…