Адам сидел напротив меня, смотрел и слушал.
— Многое из того, что происходит, например, тот сон наяву — действительно экстраординарные вещи, — заключила я. — Если бы я испытала эти переживания во время эксперимента с галлюциногеном, я пришла бы в восторг и была бы благодарна, понимаешь? Но слишком много печальных и болезненных сторон бытия проносятся сквозь мое сознание, и хуже всего то, что временами мне кажется, что все это бессмысленно. Может быть, я просто настроена на это ощущение бессмысленности, от которого большинство людей страдают хотя бы раз в жизни, а также на отчаяние, приходящее вместе с отсутствием смысла Это хуже всего.
Адам кивнул.
— А для меня вообще нет никакого смысла переживать это, потому что, если я в чем-то и уверена, Адам, то это в том, чему меня научили галлюциногены, — в том, что все, даже самая последняя вещь во вселенной, в высшей степени обладает смыслом!
Я поделилась своим беспокойством за Шуру: «Он всегда помогает мне, дает мне любовь, поддержку и уверенность, но я волнуюсь, как бы он не вовлекся во все это, переживая за меня…»
— Ты не можешь это изменить, — сказал Адам твердо. — Невозможно любить и время от времени не разделять горе того человека, которого любишь; ты должна перестать пытаться защитить всех остальных. Любящие тебя люди будут пытаться помочь тебе, и они будут переживать за тебя так же, как переживала бы и ты, будь на их месте. И ты не хочешь, чтобы было по-другому, ты знаешь! Но ты можешь напомнить Шуре о том, что поможет ему удержаться в своих границах. Просто повтори ему то, что уже сказала мне, — где-то в глубине души я знаю, что все будет в порядке.
— Да, я уже говорила ему об этом. Думаю, что иногда могу повторять эти слова, чтобы напоминать ему.
— Хорошо.
— Адам, почему подобный процесс непременно должен быть таким тяжелым? Мне все время почему-то больно.
— Я не знаю, почему ты страдаешь, но я знаю, что это действительно так, — ответил Адам.
— Мне нужна помощь. Я просто не знаю, что делать со всем этим, куда идти. Что вообще от меня требуется делать!
— Я уже говорил тебе по телефону, — сказал Адам. — Это процесс, и единственное, что ты можешь делать, — пустить дело на самотек, то есть не пытаться управлять им или давать объяснения. Просто позволь ему быть и извлеки из него столько уроков, сколько сможешь.
Я услышала, как присвистывает дыхание у меня между зубами.
— Что бы это ни было, — продолжил Адам, — оно должно было случиться, и все, что ты можешь сделать прямо сейчас, — пережить это. Понимание придет позже. Может быть. Возможно, тебе никогда не удастся полностью понять происходящее, но верь мне, когда я говорю тебе, что этот процесс необходим, иначе он бы вообще не случился. Не устраивай цензуры. Ты можешь лишь временно остановить его…
— При помощи МДМА, к примеру. Это сработало на какое-то время.
— Да. На время. Один выходной день, как ты сказала. Думаю, сейчас ты уже понимаешь, что этот процесс собирается выполнить свою цель, а ты можешь лишь следовать за ним и перестать растрачивать энергию на борьбу с ним.
Я немного помолчала, обдумывая то, что сказал мне Адам. Потом вздохнула и спросила у него: «Можно ли подобрать имя для этого…? Кроме слова «психоз», еще есть что-нибудь подходящее?»
— Конечно. Названий полно. И, между прочим, психоз в их число не входит. Название вообще не имеет значения.
— Но мне это поможет, Адам, название мне поможет — любое название! Но только правильное, разумеется, — поспешно добавила я. — Я могла бы зацепиться за него. Ко мне вернулась бы часть моей силы, сумей я назвать этот процесс.
— Идет. Если это тебе поможет, замечательно. Но не принимай эти названия всерьез, не позволяй им ограничивать твои переживания. Итак, давай придумаем название для этого процесса. Вот одно — духовный кризис.
Я расхохоталась: «Но, Адам, все вокруг — это духовный кризис! Сама жизнь — это сплошной духовный кризис!»
— Тем не менее, — улыбнулся Адам, — именно так это и называется, и это сущий ад. Это один из самых трудных моментов, через которые приходится проходить каждому, но однажды ты почувствуешь благодарность к нему. Ты будешь рада тому, что это с тобой случилось. Поверь мне. Я знаю.
Я высморкалась. Потом я окончательно вникла в смысл сказанных Адамом слов, подняла на него глаза и спросила: «А ты сам проходил когда-нибудь через что-то подобное?»
Он откинулся на стуле и помолчал секунду, прежде чем ответить: «Целых два года я переживал нечто очень похожее».
— О Боже, нет! Два года этого? Когда?
— О, это было со мной лет двадцать назад. Наверное, тогда
мне было лет пятьдесят с чем-то.
— Что случилось? Как ты из этого выбрался?
— Думаю, можно сказать, что я просто пережил это. Но был, по крайней мере, один момент, когда я бы, пожалуй, застрелился, будь у меня пистолет. Боль была невыносимая. Я чувствовал ее все время.
Я кивнула в знак понимания. «У тебя было к кому пойти, кто мог бы помочь тебе пройти через это?» — спросила я.
— Никого. В какой-то момент я пытался положить себя в
больницу для душевнобольных. Мне нужно было привезти одного
из своих пациентов в больницу в Сономе, и после того, как его у меня взяли, я оглянулся по сторонам и понял, что мне нужно побыть здесь так же, как это нужно ему. Так что я попросил, могу ли я остаться в больнице на пару дней. Мне отказали. Все равно мне бы не помогло.
Я показала мимикой, что сочувствую ему. «Сегодня я тоже думала об этом, — призналась я Адаму. — О том, как хорошо было бы спрятаться в безопасной тихой комнате в больнице или в каком-нибудь другом уединенном месте, где мне не нужно было бы общаться с кем-то еще или беспокоиться о том, что я причиню вред близкому человеку. И оставаться там, пока все это не закончится».
Адам кивнул и продолжил: «На самом деле, именно это я, в конце концов, и сделал. Я уехал в один монастырь в горах, католический монастырь, и сказал тамошним монахам, что я еврей и что моя душа столкнулась с некоторыми проблемами. Поэтому я нуждался в изоляции до тех пор, пока мои проблемы не разрешатся. Я попросил их ненадолго приютить меня. Они приняли меня, дали мне чистую, уединенную комнатку, накормили простой вкусной едой и оставили в покое. Думаю, они приглядывали за мной, но не были назойливыми; они предоставили мне то, о чем я их просил. Это спасло мне жизнь».
— Сколько времени ты пробыл там?
— Около месяца, я думаю. Я потерял счет времени. Наверное, в этом я тоже нуждался. Я оставался там до тех пор, пока не почувствовал, что наконец-то начинаю выздоравливать. Психический шум начал стихать, и я вновь обрел способность жить, не чувствуя себя человеком, у которого кровоточит каждая пора.
— Как ужасно, что с тобой рядом не оказалось вот такого Адама Фишера, как в моем случае!
— Забавно, что в то время у меня был психоаналитик — Фил Вилкерсон…
Я улыбнулась. Д-р Вилкерсон был другом моего первого мужа. Он тоже работал по Юнгу.
— …Возвращаясь из больницы в Сономе, откуда меня выставили, я остановился на обочине дороги, и позвонил ему. У него не было Идеи Номер Один насчет происходящего со мной, — хихикнул Адам. — Правда в том, что никто не может как следует помочь тебе во время этого процесса. Это путешествие в одиночку, словно рождение и смерть.
— Но ведь ты очень помог мне, — запротестовала я. — Те несколько слов, которые ты сказал мне по телефону, были именно теми словами, которые мне требовалось услышать. Я даже не могу выразите как много это для меня значит, — поговорить с кем-то, кто знает, о чем идет речь.
— В точку. Лишь тот, кто сам побывал там и прошел через это, может чуть-чуть помочь. Бедняга Фил никогда там не был. Подозреваю, именно поэтому после всего, что случилось, я посвятил себя тому, чтобы быть здесь для людей, которые попадают в такое путешествие, чтобы дать им знать — они не одиноки. А еще — что они совсем не сумасшедшие.
Когда я уходила из маленького жилища Адама, где вдоль стен стояли полки с книгами и рукописями, а на полке над небольшим камином были выставлены фотографии детей и друзей, Адам достал из магнитофона кассету и вручил ее мне, сказав, чтобы я звонила ему в любое время и приезжала, когда потребуется. Он будет дома.