— Ужас! — Людмила сняла наушники. — Невозможно слушать! Это я и называю шум и грохот.
— Хорошо, — он включил «Walking In The Аir» группы Nightwish.
Людмила добросовестно вслушивалась, слегка кивая и блуждая взглядом по стенам купе; пару раз поморщилась и, наконец, кивнула.
— Честно говоря, для меня это неожиданно, я даже признательна вам за то, что расширили мой кругозор. Не ожидала, что классическое сопрано может сочетаться с таким звуком, но… это имеет право на жизнь. Я бы даже сказала: в этом что-то есть.
— Очень рад за ваш расширившийся кругозор, — улыбнулся Антон. — Я бы расстроился, если бы ваше мнение не изменилось.
— Вот как?
— Вы производите впечатление человека, у которого все разложено по полочкам, который точно знает, как правильно и как неправильно, а мне хотелось показать вам, что если неправильно по-вашему, то еще не значит, неправильно вообще, даже может значить — правильно, только иначе.
— Как любой человек, я могу в чем-то ошибаться и потом менять свое мнение. Уверяю, у вас тоже поменяются взгляды, причем сильно и неоднократно, просто в силу возраста. Я тоже когда-то была молода и не могла все разложить по полочкам. Но, наверное, мне просто повезло, так как в мое время ориентиры были четче, поэтому понять, где правильный путь, было не так уж сложно.
Антон внимательно посмотрел на Людмилу.
— Вы видите человека и сразу прикидываете к нему вашу мерку. Если подходит под нее, то хорошо, а если нет, то… то он вас не интересует.
— Меня не интересует подавляющее большинство людей, и оцениваю я только тех, с кем приходится контактировать. А разве все остиальные люди поступают не так же? Вы же тоже оцениваете.
— Нет.
— Все оценивают.
— Уверяю вас! Для чего мне оценивать?
— Как же вы подходите к людям?
— Принимаю их такими, какие они есть, а если кого-то нельзя принять, то игнорирую его и забываю.
— У вас же есть какие-то принципы, есть набор качеств, которым должен соответствовать человек?
— Есть. Они известны: если он никоим образом не задевает меня и других окружающих, я буду с ним вполне нормально общаться.
Она смотрела свысока, но с интересом.
— Если бы я с самого начала дал понять, что я гей, вы бы стали со мной общаться? — спросил он.
— Гей? — ее глаза расширились.
— Например. Я не гей — честно.
— Судя по тому, как вы смотрите, вы не врете, — она произнесла это тише и после паузы, выделив фразу из темы разговора. — Наверное, все-таки нет.
— Почему?
— Потому что в моей картине мира геев не существует. Я выросла в строгой морали, где гомосексуализм являлся чем-то совершенно недопустимым, жутким извращением.
— Но эта сторона человека нисколько бы вас не касалась. Вы просто сидели бы напротив друг друга и мило разговаривали. Для вас это невозможно?
— Не знаю, может, и возможно, все зависит от конкретного человека. Если бы это была такая женщина, то точно нет, я таких боюсь. Если представить, оторопь берет. Брр! — она потрясла руками, изображая трепет, колыхнув свою могучую грудь. — Но такой мужчина не вызывает у меня подобного страха, потому что, естественно, у такого мужчины женщины за пределами… его манипуляций.
— То есть допускаете?
— Ну, повторяюсь, все зависит от человека.
— Вот! Помните, эти же самые слова я и сказал: главное — каков человек, и, если он не соответствует каким-то вашим взглядам, еще не значит, что он плохой и с ним нельзя общаться. Если с ним возможна коммуникация, то все остальное неважно.
Людмила смотрела на Антона, видимо, переваривая его слова.
— Мы так углубились, что я забыла, с чего начался этот разговор.
— А с того, что вы предполагали, что вам вряд ли найдется, о чем со мной поговорить.
— А, — она улыбнулась. — Просто ваша внешность в моих глазах говорила о вас несколько другое.
— Что же?
— Можно я тоже задам вам вопрос?
— Сколько угодно, — Антон улыбнулся и сел поудобнее.
— Вы производите впечатление очень неглупого молодого человека, зачем вам эти татуировки, длинные волосы?
— Что они вам сделали?