— Я хотел бы подчеркнуть то, о чем сказал Слава, — выступил вперед Леонид Алексеевич. — Я не мастак говорить, уж извините. Мы тоже дружили с Юрой очень давно. Скажу честно, я не встречал людей, которые так отдавались бы делу. Справедливо замечено, что он просто жил на работе. Я немного добавлю к тому, о чем сказал Слава, какой порядочности, какой кристальной честности был Юра. Помните, во время кризиса в восьмом году, когда разорилось столько фирм, и когда все только и думали, как выжить… чего греха таить, вы ведь знаете, как многие, кто руководил бизнесом, не гнушались пойти на преступление, увольняли сотрудников, не выплатив зарплату… А Юра, когда на фирме не было ни рубля, платил всем из своих, — Леонид Алексеевич потряс рукой. — Он никого не бросал. Говорил: мой коллектив — это моя семья.
— Да. Вы моя семья, говорил он, — сказала невысокая женщина.
— Прощай, Юрочка, спасибо тебе за все, дорогой друг, мы тебя не забудем, — Леонид Алексеевич всхлипнул и вытер ладонью рот.
Антон помнил, как в две тысячи восьмом году они жили с бабушкой. Мать только уехала, они остались вдвоем и жили на ее пенсию, едва сводили концы с концами. Вспомнил, как бабушка звонила отцу и просила помочь, а он отвечал, что нет никакой возможности и тому подобное. Комок подкатил к горлу.
— Скажешь несколько слов? — спросил Леонид Алексеевич.
— Я не умею, — мотнул головой Антон.
Когда прощались, он подошел в числе последних, глянул на чужое, ничего не выражающее лицо, дотронулся рукой до гроба и отошел. Землекопы закрыли крышку и понесли гроб к могиле, с трудом протискиваясь между оградами. Вот она, бабушкина могилка, засыпанная сырой желтой глиной. А рядом могила деда, которого он едва помнил. Деревянные кресты выгорели и потрескались от стояния под открытым небом, особенно дедушкин. Ограда поржавела. Отцу предстояло лечь рядом с матерью.
Два мужика взяли на ремнях гроб и, опуская то один, то другой край, втиснули в не такую уж глубокую яму. Антон бросил со всеми комок глины, который тяжело, как булыжник, грохнул по крышке. Землекопы деловито в три лопаты закопали могилу, затоптав бабушкину. Насыпали из глины крутой холм, воткнули крест, сделали из цветов клумбу, подрубив лопатой длинные стебли, и поставили венки, соорудив из них подобие шалашика.
Отец улыбался на большом фото, обтянутом полиэтиленом. Антону показалось, что от злости, так как здесь он тоже был в галстуке. Антон испытал облегчение от того, что церемония подошла к концу, и тут увидел выцветшую фотографию бабушки, которую откопали из глины, отряхнули и прислонили к кресту. Она тоже была в полиэтилене, так как ее так же поставили в день похорон, только меньше отцовской. А на дедовской могиле фотографии не было.
Глаза у бабушки были еле видны, фото испортилось, однако Антон хорошо помнил этот снимок. Она смотрела с него с сожалением. Комок подкатил к горлу. Антон забыл, что только что похоронил отца, мысли его обратились к бабушке. Он вспомнил, что она была единственным человеком, который его по-настоящему любил. Он даже как будто услышал ее шепот в углу под иконкой, из которого разбирал лишь: «Антоше моему… Антошу моего… Антошеньке миленьком…»
Когда шли обратно, он держался за глаза, стыдясь слез, и какая-то женщина гладила его по плечу. Все думали, конечно, что это из-за отца. Обратно ехали также в микроавтобусе, только в другом. Разговор был об отце. Антон сидел, опустив голову, и не участвовал в нем.
Для поминок Вячеслав Анатольевич и Леонид Алексеевич сняли ресторан, рассчитывали на сорок человек, но не пришло и тридцати. Они вновь брали слово, говорили чушь, как будто отец был примером во всех отношениях. Антон знал по рассказам матери, каким он был, любил только баб и деньги, ну и себя, конечно, в первую очередь. Постепенно под воздействием выпитого народ за столом выступал все смелее. После того как одна женщина назвала отца выдающимся человеком, Антон, тоже успевший изрядно поднабраться, едва сдержался, чтобы не встать из-за стола и не сказать об отце правду, как Вячеславу Анатольевичу по телефону.