Она обернулась.
— Конечно.
Он порядком набрался, но все же у него хватило соображения не поверить. Снова звучал медляк Джудас Прист. Настя была на сцене, но Антон чувствовал себя настолько одиноким, словно их разделяла тысяча километров. Он смотрел, как она танцует, смотрел пристальней, чем час назад, когда только увидел ее, а она ни разу не взглянула в сторону большого затемненного стекла, за которым он сидел.
Антон выпил один. Ему казалось, что он любит ее. Танец закончился, силуэт обнаженной девушки растаял во мраке, и кусок розовой материи, скользнув по полу, исчез следом. Играла другая мелодия и другая девушка танцевала на сцене, но у Антона не было желания смотреть. Он глядел туда, откуда выходили девушки, но Насти все не было.
Время шло, а она не появлялась. Он снова выпил. Наконец она вышла. Его хмельное сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Она обогнула сцену и остановилась возле столика, за которым сидели несколько мужчин. Видимо, кто-то из них окликнул ее. Она заговорила. Антон отчетливо видел ее профиль, прекрасный, как у Шарлиз Терон. Хотелось верить, что она отвечает из вежливости, а сама хочет вернуться к нему. Мужик, с которым она говорила, показал ей что-то в руке. Антон догадался, что это деньги. Настя шагнула к столику, мужчины подвинулись, и она села. Села спиной к затемненному окну, в которое смотрел он. Антон почувствовал боль. Он признался себе, что знал: она не вернется, просто не хотел в это верить. Взял бутылку, чтобы налить текилы, но та оказалась пуста. Надо было оглушить себя водкой. Оставалось еще пиво в Настином бокале. Он выпил его и посмотрел в окно. Настя весело болтала с мужчинами. Антон подумал, что, если она сию минуту встанет и придет, он даже не спросит, почему она села за столик к тем мужикам.
Вошла официантка и поинтересовалась, хочет ли он чего-нибудь. Он заказал водки. Когда она принесла на подносе бутылку «Русского Стандарта», Антон был в отчаянии. Голая Настя елозила по коленям мужика, который приманил ее к столику, показав деньги. Причем делала это с куда большим жаром, чем с Антоном. Мужик хватал ее то за грудь, то за жопу, а его друзья с удовольствием пялились, видимо, ожидая своей очереди. Антон бормотал, называя ее плохими словами, но все же смотрел. В голове звучала прекрасная мелодия Before the Dawn Джудас Прист, и от этого делалось еще больней.
В углу за свободным столиком сидели две стриптизерши, одна очень загорелая, а другая — та, что совала грудь в лицо кавказцу. Официантка поставила бутылку и хотела уйти.
— Вы могли бы передать вон тем девушкам, что я приглашаю их подняться сюда? — сказал он.
Он налил водки и увидел, что Настя уже на столе, изгибается и показывает себя со всех сторон, а мужики лапают ее за что придется и суют купюры за резинку чулок.
— Привет! Можно войти? Нам сказали, здесь мужчинка скучает в одиночестве.
Антон обернулся. Стол с закусками и все остальное, что было перед затуманенным взором, качнулись. Потом он не мог вспомнить, как звали темненькую девушку, ни имени, ни псевдонима, только обрывки разговора. Зато помнил, как звали девушку, у которой была большая грудь, имя — Ольга, псевдоним — Мишель, но не мог сказать, о чем с ней разговаривал.
Эти телки оказались не хуже Насти, а Ольга даже лучше, Антон убедился в этом, когда перед ним выросли две здоровенных груди с направленными на него сосками. Девушки сели по обе стороны от него, и Антону приходилось поворачивать голову то к одной, то к другой. От постоянных поворотов он чувствовал себя еще пьяней, мозги сделались чем-то наподобие кефира, не поспевающего по инерции за движениями головы. Ольга-Мишель все время улыбалась, но Антон уже знал, что у них это профессиональное. У нее были загнутые ресницы, которые опускались и поднимались, как крылья бабочки. Едва сев, она без прелюдий вытащила грудь и прижала к его руке. Грудь была не просто большая, а вытянутая вперед, как ракета. С ума можно было сойти от такой груди.
— Ты похожа на мулатку, — сказал он, повернувшись к темненькой девушке.
— Я и есть мулатка, — сказала она.
— У тебя папа негр?
— Кубинец.
— Ты с Кубы?
— Из Калининграда, — засмеялась девушка.
Она рассказывала про свою маму, которая родила ее в сорок лет и была очень строгой. Когда она выговаривала дочери за что-то, то непременно грозила пальцем. И девушка изобразила, как это делалось, выставив палец. Это развеселило Антона. У нее был широкий негритянский нос. На, в общем-то, красивом лице в обрамлении кучерявой шевелюры довольно неуклюжий нос, как у чернокожего боксера.