Совершенно по-иному сложилась судьба коллекций крупных торговцев искусством — евреев — они были конфискованы. Как, например, коллекция Поля Розенберга, который несколькими месяцами ранее переехал в Соединенные Штаты. А Канвейлер, отказавшись покинуть Францию, ограничился переездом в «свободную зону», в Сен-Леонар-де-Нобла в регионе Лимузен, захватив значительное количество картин. Но он поддерживает связь с Пикассо через Лейрисов, Мишеля и его жену Луизу. Не будучи еврейкой, Луиза смогла в 1941 году перекупить его галерею, обойдя закон, предписывающий арианизацию еврейской коммерции.
В первые месяцы оккупации Парижа Пабло, выбитый из колеи, работает немного, по сравнению с привычным ритмом… Конечно, был сюжет, который мог его вдохновлять, — это война… Но он твердо заявлял, что ни в коем случае не хочет превращаться в репортера, падкого на сиюминутные события, в своего рода художника-журналиста, его волнуют более возвышенные устремления. Не доказал ли он это Герникой, символический смысл которой выходит далеко за пределы того, чего можно было ожидать от ее названия? Кроме того, он также твердо отказывается стать художником исторического жанра, каковых было немало в XIX веке. В любом случае, он считал настоящей войной только войну в Испании, вспыхнувшую в июле 1936-го… Что бы ни говорил он позже, но тема войны если и присутствовала в его творчестве, то только в иносказательном виде.
Если Пикассо пребывал в смятении в Париже в период с сентября 1939-го по май 1940 года, то еще тяжелее стало жить в побежденном и оккупированном Париже. Это не только флаги со свастикой, развивающиеся на отдельных официальных зданиях, и зеленая военная униформа, которая была в основном в 7-м и 8-м округах Парижа. Но намного хуже тягостная серая атмосфера, нависшая над городом, расползавшаяся, словно туман, по всем улицам…
Но оккупация проявлялась и совершенно конкретно. Париж, в котором было так чудесно жить, превратился в «Париж без…» — без сахара, шоколада, кофе, хлеба, такси, бензина и угля… Но в то же время это был «Париж с…» — с сахарином, со свеклой, топинамбуром, брюквой, продовольственными карточками… и длинными очередями, называемыми «хвостами».
Пабло в подобной обстановке был не в состоянии заниматься живописью более трех-четырех часов в день и нашел еще один способ самовыражения — снова сочинять стихи. Это произошло 7 ноября 1940 года. Пабло сочинял длинные стихотворения на испанском. А в середине января решил написать пьесу на французском, пользуясь методом автоматического письма сюрреалистов и находясь под влиянием произведений Альфреда Жарри, чью рукопись бережно хранил. Эта пьеса, скорее фарс в шести актах, написанный всего за несколько дней (с 14 по 17 января), через два года будет представлен друзьям на квартире Лейрисов как спектакль-читка под названием «Желание, схваченное за хвост».
Повлияло ли это литературное творчество в январе 1941 года на активность Пикассо как живописца? Можно сказать, что да, если внимательно рассмотреть то, что он сказал, закончив пьесу. Словно эта пьеса сыграла роль своего рода благотворной интермедии, «творческая машина» Пабло, которая какое-то время никак не могла «завестись», наконец заработала на полных оборотах, она стала набирать скорость, даже понеслась, как будто в приступе безумия… Настолько, что повергла в отчаяние историков искусства: так как различить в последующие годы периоды, определить стили и тематику в творчестве, настолько разнообразном и до такой степени увеличившемся в объеме, стало практически невозможно… В любом случае, среди сотен его полотен прежде всего привлекают наше внимание портреты женщин: моделью часто служит Дора. Как это стало практически традиционным в последние годы, женщина — за исключением Марии-Терезы и Майи — наиболее часто представляется как создание, исключительно безобразное, уродливое. Ее лицо, ее тело на картине расчленены, искромсаны, разорваны на части. Наиболее показательна его серия «женщин, сидящих в кресле». Эти «портреты» внушают ужас (если их можно назвать «портретами») и в то же время вызывают восхищение зрителей — сколько вариаций на одну и ту же тему; в каждом «портрете» — целый набор каких-то кошмарных находок, когда, казалось, запасы должны быть уже исчерпаны. Чудовищный череп гидроцефала или, напротив, голова величиной с булавочную головку, нос — в форме хобота или рыло с уродливыми ноздрями, руки как клешни краба, груда бесформенной плоти или острые углы вывихнутых конечностей. Женоненавистничество? Не обязательно, но, несомненно, безграничная страсть к экспериментам, питаемая неистощимым воображением… Впрочем, Пабло не является полновластным хозяином того, что он пишет или рисует. Он объясняет: как только им овладевает какая-то идея и он начинает писать, все начинает трансформироваться в направлении, которое он не планировал изначально. Он может создавать только то, что диктует ему его искусство. И если он изображает Дору или какую-то другую женщину с ужасно изуродованным лицом, то только потому, что чаще всего «неспособен видеть ее иначе».