А Пикассо как раз пытался найти совершенно новый язык в живописи, чтобы порвать с академическими традициями своей эпохи…
Долгое время считалось, что именно под влиянием африканского искусства были созданы две женские фигуры справа на знаменитом полотне. Вовсе нет: как показали различные исследования, это иберийское искусство и только оно вдохновило Пикассо на создание подобных образов, работу над которыми он начал уже в Госоли. Откуда и знаменитая фраза Пабло: «Негритянское искусство? Не знаю такого».
Но верно то, что гораздо позже Пабло будет использовать некоторые приемы, заимствованные у африканских скульптур, чтобы добиться эффектов примитивизма, в особенности в период кубизма.
Вернувшись из Госоли, Пабло меняет распорядок дня. Теперь он больше работает днем, что позволяет ему проводить вечера с друзьями. Особенно их привлекает кафе «Клозери де Лила» на Монпарнасе, впервые их привели сюда в конце 1905 года Андре Сальмон и Аполлинер. Друзья принимают участие в поэтических вечерах, организуемых в кафе журналом «Стихи и проза», основанном Полем Фором (Андре Сальмон был исполнительным секретарем этого журнала). Эти вечера объединяли поэтов, писателей, художников, скульпторов и музыкантов. В прокуренном зале, где большинство клиентов находились, как правило, под воздействием крепких напитков, осмелевшие поэты читали свои стихи под несмолкаемый людской гул. Тишина наступала, когда слово брал Яннис Пападиамантопулос, более известный под именем Жан Мореас. Этот импозантный грек красивым звучным голосом читал свои «Станцы», размахивая в ритм рукой, унизанной золотыми перстнями. Враги прозвали его Матамореас. Откровенно говоря, Пабло тоже не нравился этот поэт, но он старался не показывать этого, так как Мореас был идолом Аполлинера и Маноло. «Какая жизнь, какой гам! Какое безумие!» — писала по поводу этих вечеров Фернанда, а Пикассо воображал, что он снова в «Четырех котах». Он обожал эти литературные собрания настолько, что ничто не останавливало его преодолевать пешком (он был не в состоянии тогда нанять фиакр) нелегкий маршрут Монмартр — Монпарнас. А на обратном пути пытался найти в мусорных баках что-нибудь съестное для своих собак и кошек, без которых не мог обойтись, как бы беден ни был в то время.
В эти годы на вечерах в «Клозери де Лила» Пикассо мог встретить писателей и художников со всего света — например, итальянца Маринетти, англичанина Стюарта Мерилла или студента-грека Кристиана Зервоса, который много позже создаст уникальный каталог картин и рисунков Пикассо, монументальный труд, пользующийся всеобщим признанием.
Из всех сотрудников журнала «Стихи и проза» наибольшее влияние на Пикассо оказал Альфред Жарри. По-видимому, они никогда не встречались лично, но это не помешало им много знать друг о друге от общих друзей — Аполлинера, Макса Жакоба и Андре Сальмона. Всего на восемь лет Жарри старше Пикассо, но, подорвавший свое здоровье алкоголем, он был слишком слаб и уже близок к концу, что и произошло в 1907 году. Он стал знаменитым в одночасье, написав пьесу «Король Убю», превратившую его в самую известную личность театрального авангарда. Его вкус к пародии и абсурду, экстравагантные выходки, оригинальность поведения — все это восхищало Пикассо. А кроме того, их сближало то, что Жарри, как и Пикассо, был невысокого роста. Но он успешно компенсировал этот недостаток, впрочем, как и Пабло…
Пикассо восхищался его эксцентричностью, например, Жарри иногда надевал сорочки из бумаги, на которых рисовал галстуки. Позже Пабло станет подражать ему. Кроме того, Жарри, как и Пикассо, был совершенно равнодушен к комфорту: обитал в своем «загородном доме», жалкой лачуге из досок на четырех столбах, куда поднимался по канату и проникал в дом через люк в полу.
Всем было известно увлечение Жарри огнестрельным оружием, что, впрочем, поначалу никого особенно не беспокоило, так как он был добрейшим человеком. Однажды, когда он забавлялся, стреляя по яблокам на дереве соседки, взволнованная женщина закричала: «Прекратите, несчастный! Вы можете убить моих детей!» На что Жарри снисходительно ответил: «Не волнуйтесь, мадам, мы сделаем вам других!» В другой раз он выстрелил в зеркало на стене бистро и, присев рядом с одной из перепуганных клиенток, спокойно заявил ей: «А теперь, когда лед сломан, если не возражаете — поболтаем!» В нем было что-то от клоуна, что особенно ценил Пабло. Но постепенно Жарри становился действительно опасным, он не только злоупотреблял эфиром как наркотиком, но и пристрастился к абсенту, причем пил его неразбавленным. Во время одного из застолий, организованных на улице Ренн Морисом Рейналем, он неожиданно выстрелил в Маноло, считая его слишком трезвым. Аполлинер тут же отнял у него пистолет и, не зная, что с ним делать, передал его Пикассо. И, как ни странно, Пабло, подобно Жарри, воспользуется им не раз. «В его кармане всегда был браунинг», — отмечала Фернанда Оливье в своих мемуарах. Однажды вечером, когда он выходил из «Проворного кролика», к нему пристали четверо немцев с расспросами о том, что означает одна из его картин. У Пабло подобные вопросы вызвали такое раздражение, что он выстрелил в воздух четыре раза — перепуганные немцы тут же исчезли. Иногда в компании друзей, забавляясь, Пикассо стрелял в воздух, чтобы оживить атмосферу, подталкиваемый то излишней экзальтацией, то просто стремлением подкрепить свое убеждение. Так, в 1907 году он стал настолько ярым поклонником Сезанна, что, положив пистолет на стол, объявил, что выстрелит без колебаний в любого, кто выразит хотя бы малейшее сомнение в гениальности этого художника…