Василиса принялась вновь наматывать полотенце, пока из соседнего номера изливались ставшие уже привычными звуки итальянской оперы — на сей раз голос был не «живым», а явно записанным, из музыкального центра.
За этими завораживающе-мягкими звуками — вкупе с напряженным гудением компрессора под ванной — Василиса не услышала, как бесшумно открылась соседская дверь.
И как загадочный русский господин, высокий блондин с неподвижным правильным лицом, смотрит со смесью холодной заинтересованности, злорадства и иронии во взоре на ее комические хлопоты, на ее пеноборенье.
Блондину хватило нескольких секунд, чтобы оценить великолепное физическое развитие молодой девушки, русалочью длину ее волос (волосы тоже в пучке не удержались) и детскую нежность, а также младенческую розовость ее не тронутой целлюлитом попы.
«С нее бы картины писать… с купальщицами», — подумал блондин и столь же бесшумно закрыл дверь. Ему не хотелось смущать глупышку.
— Извините, это вы все время поете? — спросила у соседа Василиса, возвращаясь с ленивой послеобеденной прогулки.
Не то чтобы ей был неясен ответ. Скорее хотелось поговорить по-русски с живым человеческим существом. А тут — представилась такая возможность, сосед тоже откуда-то возвращался. (Возможно, с такой же послеобеденной прогулки — жизнь людей, отрезанных обстоятельствами от работы, семьи и друзей быстро превращается в изнуряющее своим однообразием сибаритство.)
— Да, это я пою, — с деланным смущением ответствовал правильный блондин. — А что, мешаю?
— Нет! Нет! Просто… просто вы так здорово это делаете… Поэтому мне интересно было посмотреть, что за звезда сцены живет через стену, — честно призналась Василиса. — Мне кажется, когда люди поют, можно понять, какая у них душа…
— Ну и как? Вы поняли? Какая у меня… душа?
Василиса задумалась, припоминая свои смутные интуиции и ощущения. Тем временем ее левая рука нашаривала в кармане электронный ключ-карту от гостиничного номера. Ключ был выполнен, конечно же, в виде подковы.
— Ну… У вас… Душа… Она… ну… разная. Иногда светлая, сильная, надежная. А иногда как будто… неверная какая-то… зыбкая… Но может это потому, что вы поете песни, которых я никогда раньше не слышала…
— Это какие же? — блондин озадаченно наморщил высокий бледный лоб. — У меня крайне тривиальный репертуар!
— Ну… На этом языке, который мой переводчик, — Василиса потрогала указательным пальцем горошину переводчика в своем ухе, — распознает как итальянский.
— Делом в том, что я — горячий поклонник итальянской оперы. Вот и пою классический репертуар для тенора.
— Для… чего? — переспросила Василиса, близоруко щурясь.
— Для тенора. Неужто вы и правда не знаете, что значит это слово? — удивился блондин. Он тоже остановился у дверей своего номера. Но заходить не спешил.
— Не знаю… Я — гражданка Большого Мурома… Родилась там… Выросла… Нас тенорам не учили, — смущенно улыбнулась Василиса.
— Так вы действительно муромчанка? — в серых глазах блондина блеснула неожиданно яркая искра живого интереса. — Из Новгорода Златовратного? — блондин вспомнил единственный известный ему топоним.
— Нет, я жила в селе Красноселье, возле Усольска, — сказала Василиса и, прочтя на лице блондина глухое непонимание, зачем-то соврала:
— Это рядом с Новгородом… Совсем недалеко.
— Так значит вот оно что… А я думал, вы любите пение.
— Люблю! Очень люблю!
Блондин замешкался. Переступил с ноги на ногу. И вдруг выпалил.
— А хотите, я вам… сейчас спою?
— Я? Я… хочу. Очень!
— Тогда… Прошу вас, сударушка, в мой номер! Входите, располагайтесь, — блондин закрыл за неловко осторожничающей девушкой дверь. — Да не бойтесь вы! Я вас не обижу! Честное-пречестное слово! Я, между прочим, когда дошкольником был, мечтал в Большой Муром сбежать. И жить там — по заветам предков, без планшетов, массажных кресел и, главное, без ежедневных уроков испанского с роботом-репетитором…
Номер, в котором Василиса оказалась, был побольше ее собственного.
В частности, в нем имелись две полноценных, по-европейски меблированных комнаты — спальня и гостиная (а не одна-единственная спальня, как у нее самой).
В гостиной было более-менее прибрано, не считая початой бутылки анисовой водки с уже знакомыми Василисе ликующими селянами, и двух пустых стаканов, один из которых контрабандой проносил в целомудренную реальность холостяцкого жилья следы алой помады. Впрочем, оба эти стакана хозяин номера поспешил тотчас спрятать, не дожидаясь, пока Василиса их как следует рассмотрит.