— Вона как.
— Прекрати юродствовать. О, кстати… по поводу лучших лет… Ты хоть знаешь, что стало последней каплей в наших отношениях?
— Нет.
— Я скажу. Я напомню. Что может быть легче — сочинить агитку для городских военкоматов? Тупую агитку из дежурных слов! Даун справится! Тема есть, рисунки есть, заказ есть, деньги под заказ есть — а ты что? Ты думаешь, этот заказ мне легко достался?
— А я что? Выполнил твой заказ, в срок сочинил. Более того, я его к себе в собрание сочинений помещу недрогнувшей рукой — ибо круто!
— Круто, да?.. «Юность — лучшие годы жизни. Проведи их с нами, сынок!» После такой твоей агитки сам Шерлок Холмс не найдет ни одного призывника, желающего сдаться в военкомат живым.
— Это уже не мое дело. Я создал качественный продукт, а денег за него так и не обрел.
— Ты создал дрянь, мусор!.. Как… как и все, что ты… настрочил недрогнувшей рукой!..
Лук снова кивнул. Деньги получил и, в конечном итоге, заказ исполнил никто иной как Цуркан. Под левым псевдонимом. Но пусть он, Лук, этого не знает, не то Эльгины взвизги перейдут в слезы и вся душераздирающая сцена прощания растянется во времени еще больше.
— …Длинное ли, короткое ты сочиняешь — все это одинаково никому не нужно! «Трезвую — приятнее!» — твое?
— Мое. Стихотворение-однострочник, в рамках борьбы… не помню уж с чем. Звонко, сжато, куртуазно. Плюс благонравие, плюс благозвучие и элегантный дактилический рисунок стиха.
— «…женщины не способны заменить нам в сексе кошек и собак, и это отрадно. В то же вре…» — это твое?
— Да, выхваченное из контекста, оно действительно кажется несколько… Слушай, Эльга! Мама дорогая, я ведь чуть не забыл! Я же вчера два слогана выдумал, они очень разные, но… Один двоесмысл, а другой просто забавен. Слушаешь меня?
— У- у-у-у… Да-а, Лу-ук. Я тебя слышу. Я вся внимание. Блокнот приготовить? Давай свои двусмысленности.
— Слоганы. Я пока не придумал, куда их приткнуть. Один дистих-двоесмысл, а другой… Гм. «Докучно обывать в толпе ведомых Толпой кровососущих насекомых.»
Это двоесмысл. В нем одновременно…
— Так, молодец. А второй?
— «Устали руки — добей ногами!»
— Это тоже двоесмысл?
— Н-нет, просто слоган.
— Всё. На этот раз, действительно все. Точка, жирная такая точка. Бож-же мой, как я рада! Прощай, Лук, я пошла. Счастливо оставаться, и всего хорошего тебе в твоей дальнейшей жизни. Успеха, как говорится, и… прощай.
— Ладно.
Эльга резко встала, чтобы уйти, и даже сделала несколько шагов прочь… Повернулась.
— Лук. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
— Нет. Я всё понял.
— Совсем-совсем ничего?
— Ну, еще один дистих могу продекламировать. Абстрактное, безадресное пожелание в стихах, тоже недавнее, можно сказать — свеженькое.
— Хорошо. Продекламируй.
— «Подмани его, подзови На прокрустово ложе любви…»
Эльга ушла молча, и больше уже ни разу не обернулась.
Лук, было, привстал из уважения, чтобы стоя попрощаться с бывшей своей подругой, и опять плюхнулся на скамейку. Потрогал рукой рядом с собою — надо же, скамеечные перекладины все еще хранят тепло от обширной Эльговой попы, а она уже ушла, скорее всего — навсегда. Хотя нет, вполне вероятно, что она его пробьет на примирение, «на еще одну попытку», в свое время, когда разбежится с Цурканом, этого не долго ждать, сие очевидно… Эльга, при всех ее закидонах и порывах, птица более высокого полета, нежели этот хвастливый болван. Но и ей будет неуютно, когда личная жизнь замрет в подвешенном состоянии. Как правило, тут-то, на перепутье, и пригождаются ненадолго отодвинутые в сторону бой-други… Однако, он, Лук, уже отрезанный ломоть. Да, он сам себя прочно устранил от дальнейших отношений с Эльгой… от дружеских, сексуальных и от всяких иных. Он ее допёк — и это голимый факт, а ему она теперь чужая. Он-то думал, что разрыв остывших отношений его освежит, но стало только хуже, тоскливее. Перебирать варианты следует вечером, терпеливо, упрямо, а днем… Денег у него полно: свалились от издательства нежданные десять тысяч рублей, и этого ему хватит на две недели, да плюс еще выкроит из них за квартиру заплатить и в Петроэлектросбыт… А там видно будет. Эх, деньги, деньги, деньги…
Эльга права: кому он нужен со своими изречениями, рассказами, стихами и романами? Если он до этого возраста дожил, а человечество его так и не востребовало толком, то слишком мала вероятность, пренебрежимо невелика, что дальше будет иначе. А с другой стороны — он что, ваяет свои произведения, дабы понравиться литературным критикам? Или того пуще — тупоголовым маркетолагам-сбытовикам из торговой сети? «Пишет хорошо — продается плохо!» Или ради миллионных барышей? Нет, лучше миллиардных! Лучше, да… Но, на сегодняшний день, увы, нет ни тех и не других. Лук поморщился — он даже в мыслях не любил признавать простоту упрямого факта: его книги отнюдь не бестселлеры. Тираж любой из них, однажды поступив на прилавки, тает неуклонно, однако же медленно, по торгашеским меркам, слишком медленно, чтобы делать допечатку или переиздание. За это время проворный автор успевает насвинячить целую серию необходимой рынку макулатуры… а Лук и пишет-то невпопад, не серийно, не в тему. Но, наконец, книга продана подчистую, исчезла с лотков, прилавков, сетевых магазинов, стала библиографической редкостью… вяленькой такой редкостью… иногда востребованной… И всё. И все о ней забыли, кроме редкого читателя. Но кому нынче нужен редкий читатель, когда кассу приносит стадный? А тому все равно — кто автор, как называется… «Про вампиров есть? Дайте вон ту, сиреневую!» О бумажной судьбе своих книг Лук даже выдумал грустную шутку: «Где бы их купить и как бы их продать?»