— Да, Исаак Моисеевич сегодня дежурит, мы как раз только что от него…
То что дурит Исаак Моисеевич стариков, очевидно. Возможно сам, а может и в сговоре с врачом лечащим. Так или иначе, неправильно это. Тем более что денежки-то мои, да и стариков жаль, испытать такое на старости лет.
— А до скольки он здесь, можете сказать?
— Так до утра, как обычно.
Попрощавшись, досаждать расспросами я больше не стал, и ушел обратно в машину.
Посидел немного, дождался Борисыча, довёз его до дома, на сегодня он уже тоже отработал, и в мастерскую.
Шухер замер, сигарета застыла в руке.
— Серьёзно? — голос его прозвучал глухо.
— Думаю, да. Этот докторишка стариков дурит и не морщится.
Шухер затянулся, выпустив дым колечками.
— Я про деньги, — он ткнул окурком в мою сторону. — Ты на самом деле отдал левым людям три штуки баксов?
— Ну да, — я встал, задев плечом висящую на стене канистру. — А что здесь такого? Сказал же — на лекарства.
Он медленно провёл ладонью по щетине, хотел спросить что-то еще, но промолчал, соглашаясь.
— Ладно. Поехали.
Машина ещё не остыла, поэтому греть почти не пришлось, и вскоре я уже парковался недалеко от больницы.
В принципе, ничего сложного. Вызвать доктора, скрутить его, и отвезти в укромное местечко.
Меня здесь знали, поэтому в больницу пошел Шухер, и уже через несколько минут вышел с безвольно повисшим на его плече человеком.
Дождавшись он усядется и хлопнет дверью, я нажал на газ. Машина рванула вперёд, скользя по обледенелой дороге. Доктор, всё ещё полубессознательный, болтался на заднем сиденье, как мешок с картошкой. Через пятнадцать минут мы втащили его в первый попавшийся подвал — сырое помещение с плесневелыми стенами, где воняло канализацией и ржавчиной. Примотали скотчем к трубе, обвитой конденсатом. Шухер швырнул пригоршню снега ему в лицо. Доктор закашлялся, придя в себя.
— К-кто вы? — он задыхался, пытаясь выплюнуть талый снег. Глаза метались, цепляясь за луч фонаря, который я направил ему в лицо. — Чего вам надо⁈
— Неважно, — я присел на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне. Фонарь высветил дрожащую нижнюю губу, капли пота на висках. — Важно, что ты будешь отвечать. Готов?
Он замотал головой, скотч заскрипел по трубе. Шухер молча достал из кармана полиэтиленовый пакет — обычный, прозрачный, от чего-то съедобного. Доктор закричал, когда мешок натянули на голову. Его вопль превратился в глухое бормотание, а пальцы вцепились в моё запястье. Я выдернул руку.
— Слушай сюда, — Шухер постучал костяшками по пластиковой плёнке, обтягивающей лицо доктора. — Ты берешь деньги с больных за импортные препараты, откуда они у тебя?
Доктор дёргался, пытаясь стряхнуть пакет. Его дыхание стало хриплым, частым.
— Н-нет препаратов! — выкрикнул он, когда Шухер чуть ослабил хватку. — Я… я просто отбирал тех, у кого был шанс. Сами выздоровеют — моя заслуга. Нет… значит, судьба…
Шухер рванул пакет вниз, прижал на горле. Доктор дёргался, слюна стекала по подбородку.
— А девочка? — я придвинулся ближе. — Ты взял с её родственников три тысячи баксов за «лекарство из Германии». Что ей кололи?
Снова чуть воздуха.
— Витамины! — доктор забился, словно током его било. — Но они помогают! Психосоматика, вы не понимаете…
Шухер ударил кулаком по трубе над головой доктора. Звон металла заглушил его нытьё.
— Где деньги? — спросил я ровно. — Все.
Он сдался через двадцать минут.
Квартира оказалась на четвертом этаже девятиэтажки. Дверь открыли ключом. Внутри пахло дубовой мебелью и дорогим парфюмом. Хрустальная люстра бросала блики на позолоченные рамы картин, а ковёр под ногами был таким густым, что ноги проваливались едва не по самые щиколотки.
— Сейф в кабинете, — доктор кивнул на дубовую дверь. Его голос дрожал, как струна.
— Комбинация: 13−98−41–6.
Замок щёлкнул, створка открылась с тихим шипением. Внутри лежали пачки с рублями и долларами. Шухер присвистнул, доставая из кармана всё тот же пакет.
— Тысяча у стариков в первый раз, три — во второй, — я отсчитал четыре тысячи, скрутил найденной тут же резинкой, шлёпая ими по столу. — И столько же — компенсация.
Доктор кивал так часто, что казалось — голова отвалится.
— И девочку вылечишь, — потрепал я его по щеке — Настоящими лекарствами. Иначе…
Он забормотал какую-то незнакомую молитву, негромко так, с дрожью в голосе.
Мы ушли, оставив его сидеть под «Мадонной с младенцем» в позолоченной раме. В лифте Шухер спросил:
— Думаешь, вылечит?