До поздней ночи, плечо к плечу сидели отец и сын. В тот вечер они стали ближе друг к другу, и Чернов, гладя Гришкины плечи, радовался за сына. И вспоминал первого, не вернувшегося с гражданской. Ему казалось, что идут они все трое, нога в ногу, к одной цели.
ОБРАТНО К ЗАВОДУ
Огромный клуб завода «Красные зори» был набит до отказа. Слух о том, что вернувшиеся из плавания заводские ребята Чернов и Озерин будут делать доклад на открытом комсомольском собрании, всполошил всех.
Взрослые рабочие, работницы и вся молодежь собрались сегодня в клубе.
Казалось чем-то сказочным, невозможным, что в тысяча девятьсот двадцать пятом году ребята побывали и в Индии, и в Аравии, и в Китае.
Зал возбужденно гудел сотнями голосов. Шум не прекратился даже тогда, когда секретарь ячейки, без нужды тормоша волосы, объявил собрание открытым и дал слово комсомольцу для доклада о вреде курения.
Поднялся рабочий и от имени взрослых попросил дать слово ребятам-матросам.
Зал сочувственно загудел.
Пришлось голосовать. Сотни рук поднялись, требуя к ответу беглецов. Секретарь, чуть волнуясь, объявил:
— Доклад о вреде курения переносится на следующее собрание. Слово для доклада о заграничном плавании имеют краснофлотцы Чернов и Озерин.
По залу пронеслось:
— А-а-а!
На сцену вышли два молодых матроса в выутюженных черных брюках, в синих фланелевых рубашках, полосатых тельняшках, которые виднелись из-под расстегнутого ворота.
Обоим им казалось, что сейчас должно произойти что-то большое и важное.
Оба крепились, и обветренные лица их были спокойны.
Первым должен был говорить Гришка. Он подошел к самому краю сцены и обвел глазами присутствующих.
Из темноты вопрошающе глядели сотни глаз, ожидая и требуя. Гришка почувствовал, как задрожала его правая нога. Он переставил ее, — задрожала левая. Гришка напряг обе, — обе задрожали.
И вдруг зал исчез.
Перед глазами всплыла добродушная фигура кока, Чалого, комиссара Гуливана, выжженные сопки Китая, Сун-Ят-Сен, негр, голодные глаза детей в Аравии…
Гришка стиснул кулаки, и все услышали совсем не Гришкин, а чужой, крепкий и уверенный голос:
— Товарищи!
В зале хмурый человек наклонился к директору и шепнул:
— А мой-то… привез-таки трубку… с крышкой, и табаку, такого вонючего… такого вонючего…
Директор, не отрываясь, смотрел на сцену.
В дверь зала ломились опоздавшие.
Дежурный клуба, молодой паренек с красной повязкой на рукаве, всунув палку в дверные ручки, шипел:
— Да нельзя же, товарищи! Полно, негде встать даже. Не ломитесь. Что вы, в театре, что ли?
— Пусти, пусти, тебе говорят! Знаешь, какое сегодня собрание? Как же здесь, за дверьми, стоять? Дай хоть послушать, что он там говорит.
Дежурный вынул палку из ручек двери, просунул лохматую голову внутрь, отдрыгиваясь ногами от нетерпеливых.
— Ну, что же ты, как козел, в огород залез и помалкиваешь? О чем Гришка говорит?
Дежурный обернулся к наседавшим, вытаращил глаза и растопырил пальцы.
— Говорит он, ребята, что напрасно они погорячились и удрали. Бледный весь стоит. Им хотели нагоняй дать, а теперь ничего не выйдет. Стой, еще погляжу… Ну да… Каждый, говорит, обязан у своего места стоять. Только тогда машина исправна будет, когда все винтики на месте будут и крепко привинчены… Говорит — мы искупим свою вину… Работать изо всех сил будем, что никто из ребят… все равно, белые или чернокожие, не должны убегать из дома. Ничего, говорит, одному сделать невозможно, а всем вместе… коллективом…
Дежурный замолчал. Его так приперли к двери, что он не мог высунуть обратно голову и только пыхтел.
Наконец двери не выдержали напора и распахнулись. Дежурный кубарем влетел в зал и, сидя на полу, размахивая красной повязкой, рычал:
— Товарищи! Да нельзя же!.. Сейчас кончится!
Слова его заглушил грохот аплодисментов. Почесываясь, дежурный вскочил и увидел, как на сцене под крепкими руками взлетали на воздух двое молоденьких краснофлотцев и смешно болтали ногами в широких черных брюках.
Подбрасывая вверх красную повязку, дежурный по клубу вместе со всеми закричал:
— Ура! Урр-а-а!
