Мерзавцы! Ваше счастье, что матушка - человек необыкновенный... Сделай она вид, что ничего не знает, и Коскэ нынче же ночью изрубил бы вас, как собак...
И правильно бы сделал, это был бы гнев небесный. Совершить такое преступление!.. Да он и меня мог бы убить, как родственника и соучастника врага, и никто бы не осудил его... Собака, скотина, забывшая долг, забывшая честь! Единственная сестра, женщина, тебе бы воду мне подать на смертном одре, а ты что?.. И за какие грехи в семье нашей уродилась такая стерва? Отец был честный человек, я тоже ничего плохого в жизни не совершал... и вот, пожалуйста, позор нашему роду, горе! Скоты, грязные скоты, убирайтесь отсюда, да поскорее!..
О-Куни и Гэндзиро собрали пожитки, поспешно распрощались и покинули дом Городзабуро. Добравшись до дороги за храмом Мёдзин, они вышли к горе Яхата.
Там и днем бывает сумрачно, а в середине ночи не видно ни зги. Ежась от страха, они стали подниматься по склону, и вдруг навстречу им из рощи криптомерий вышли двое и остановились перед Гэндзиро, преградив дорогу. Лица их были обмотаны тряпкой.
- Эй ты, будь паинькой! - рявкнул один. - Раздевайся догола, оставь все здесь и убирайся... Что, выкрал из веселого дома девку и убегаешь с ней?
- Выкладывай деньги! - приказал второй.
Видимо, они не подозревали, что Гэндзиро - самурай и что под его одеждой скрыты мечи. Гэндзиро, потянув меч из ножен, проговорил дрожащим голосом, заикаясь от испуга:
- Кто вы такие? Бандиты?
Девятидневный месяц тускло озарил все вокруг, и тут Гэндзиро, вглядевшись в лица грабителей, узнал бывшего слугу Танаки забияку Камэдзо со старым шрамом на физиономии и своего бывшего слугу Айскэ. Гэндзиро опешил.
- Это ты, Айскэ? - воскликнул он.
- Никак, это молодой господин... - растерянно сказал Айскэ. Здравствуйте, давно не виделись.
- Фу-у, ну и напугали же вы меня, - сказал Гэндзиро.
- У меня от страха прямо ноги отнялись, - сказала О-Куни. - А это, оказывается, Айскэ...
- Срам-то какой, - проговорил Айскэ.
- Ты что, такими делами занимаешься? - спросил Гэндзиро.
- Да что же, - вздохнул Айскэ, - как уволили нас, пошли мы втроем с Камэдзо и Токидзо куда глаза глядят, а идти-то и некуда... Думали-думали, куда деваться? Добрели до Уцуномии, нанялись носить паланкины, сначала кое-как перебивались, потом Токидзо поморозился и помер, деньги все вышли... Тут мы с отчаяния и на воровство пошли, с этого все началось... Здесь по этой дороге часто люди проходят, выманят девку из какого-нибудь заведения в Уцуномии и бегут в сторону Канумы... Слабые они, я даже с мечом обращаться не умею, а они со страха все отдают и удирают без памяти... Нынче вот на вас наскочили мы, обознались, а что бы вы меч наголо, да и зарубили бы нас? Подумать страшно...
- И ты, Камэдзо, значит, тоже грабить пошел?
- А что такого? - сказал Камэдзо. - Паланкины таскать - на водку не заработаешь. Надо так, чтобы сразу и много... Вот и занялся.
Гэндзиро задумался, склонив голову набок.
- Это кстати, что я с вами встретился, - произнес он наконец. Вы ведь тоже, наверное, имеете зуб на иидзимского Коскэ?
- Как не иметь, - сказал Камэдзо. - Он меня так швырнул, что я голову о камень себе расколол. Досталось нам с Айскэ от него тогда у поворота, еле домой приползли... И нас же за это уволили, а Коскэ остался служить. До сих пор зубами скриплю, как об этом вспоминаю... Сейчас-то он что делает?
- Нас здесь не подслушают? - спросил Гэндзиро.
- Да кому здесь быть? - ответил Айскэ.
- Тогда слушайте меня внимательно, - сказал Гэндзиро. - Коскэ гонится за нами, чтобы казнить нас. Почему - это не ваше дело. Мы некоторое время укрывались у брата О-Куни, торговца Городзабуро. Мать у них не родная, и, как это ни странно, она оказалась родной матерью Коскэ. На днях она побывала в Эдо и встретилась там с Коскэ, который все ей во всех подробностях рассказал.
Решив помочь ему казнить нас, она привела его в Уцуномию, но здесь одумалась.
Ей показалось, что нехорошо будет перед покойным мужем дать убить О-Куни, она предупредила нас и даже дала денег на дорогу. Как видите, мы бежали. Но ведь Коскэ ей родной сын, она наверняка укажет ему дорогу и направит в погоню, так что скорее всего через некоторое время он будет здесь... И вот, если вы поможете мне убить Коскэ, я вас вознагражу. Много я не смогу, предлагаю двадцать золотых...
- Согласен, - прорычал Камэдзо. - Он у нас получит...
- Постой, постой, Камэдзо, - поспешно заговорил Айскэ. - Ты так легко не соглашайся. Забыл разве драку у поворота? Забыл, как он покидал нас в канаву, как мы наглотались грязи и еле притащились домой? Я-то помню... Он же мастер меча, ему побить нас - раз плюнуть!
- Ничего, - сказал Камэдзо. - У нас тоже есть кое-что в запасе. Пусть-ка попробует с мечом против мушкета... Мы засядем где-нибудь возле Дзюрогаминэ.
Господин Гэн спрячется под каменным мостом через поток, а мы укроемся в роще.
Как только Коскэ перейдет мост, я суну ему под Нос дуло мушкета. Он, конечно, подастся назад, а господин Гэн выскочит и ударит его мечом в спину... Возьмем его в ножницы. Все будет в порядка. Он не сможет ни бежать, ни отступить...
- Смотрите же, держаться дружно, - сказал Гэндзиро.
После этого Камэдзо притащил откуда-то три мушкета и ушел к дому Городзабуро на разведку, а остальные затаились у Дзюрогаминэ и стали ждать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Между тем Аикава Коскэ сидел на постоялом дворе "Сумия" и ждал, когда колокол ударит пятую стражу. "Наверное, теперь уже скоро", подумал он и стал собираться. Шнурами от мечей он подвязал рукава, утопил защелки на эфесах, сунул за пояс слева меч мастера Тосиро Ёсимицу, подаренный тестем, а справа - меч мастера Тэнсё Сукэсады, завещанный Иидзимой Хэйдзаэмоном, вышел со двора, пересек мост и подкрался к забору. Калитка оказалась приоткрыта! "Это матушка открыла..." - подумал он и пробрался в сад. Вот и пристройка, о которой говорила мать. Он приблизился к щитам, закрывавшим веранду, и прислушался. В доме было тихо, только слышался храп прислуги. Со стороны моста доносился плеск воды. Неужели все спят? Коскэ прислушался снова и на этот раз услыхал тихий голос, произносивший молитвословие. "Кто бы это мог молиться?" - удивился он и слегка отодвинул щиты. На веранде сидела его мать О-Риэ.