Что удаляются машины, ничего удивительного нет. Для того они и сделаны, чтобы удаляться. У них для этого есть колёса. Но когда удаляется человек, это так невыносимо. И ведь у человека нет никаких колёс, а смотришь — он как раз удаляется. И так не хочется иногда в это верить.
Я временами совсем не верю, что это я лежал когда-то на берегу моря где-нибудь в Гаграх и думал о королеве Христине или сидел на набережной в Ялте и ел мороженое, а у меня болели зубы. Или стоял в кустанайской степи и слушал, как поют украинские песни на закате звонкими голосами студентки, что приехали на уборку откуда-то из-под Киева. Или же плыл на пароходе по Енисею, третьи сутки шёл мелкий дождь, берегов не было видно, и мне казалось, что мы уже вышли в море. Неужели это я когда-то целовал одну красивую девушку, о которой сейчас совершенно забыл? Никогда о ней не вспоминаю. Не целовал я её. И вообще ни с кем ни разу в жизни не целовался. И только ещё готовлюсь кого-нибудь поцеловать, но не могу на это решиться. А когда поцелую, то, может быть, это буду уже не я. И тогда мне будет казаться, что я так всю жизнь стоял среди леса в розовом воздухе вечера и задыхался от смолистого соснового воздуха. И ничего другого со мной никогда не бывало. И так будет продолжаться вечно.
Вот мимо прошла женщина и готовится свернуть за угол. И расстояние так стремительно её уменьшает, что трудно поверить, будто это тот самый человек, что три минуты назад был здесь. И неужели она так и свернёт там за угол и ни разу не оглянётся? Она уже сделалась меньше шариковой ручки, которой я сейчас пишу.
Вот проходит мальчик со школьным портфелем, в белых тапочках, в коротком синих штанишках и в розовой рубашке. Неужто и он через несколько минут станет совсем крошечным? А вдруг всё случится наоборот: чем дальше он будет уходить, тем огромнее и огромнее начнёт он становиться...
Быть может, во время своих рассуждений я что-то воспринимаю не так или чего-то не учитываю? Вполне возможно, я не принимаю всерьёз именно то, что при любой ходьбе человек всё-таки проходит какое-то расстояние, прямо-таки преодолевает его. А временами эти расстояния бывают удивительно большими и с каждой минутой всё более и более увеличиваются.
ПРИЗРАК
Ах, какие дни стоят! Какие стоят удивительные дни! И над окном вьётся жёлтая бабочка.
А дня три назад я видел в лесу одну берёзку. В тишине высокого и светлого леса я её видел. Она стояла, эта берёзка, среди поляны. И листья её поблёскивали. Листья были жёстки, поблёскивали матово, но нежно. Так всегда бывает осенью. Долго я смотрел на ту берёзку и, когда возвращался из лесу, всё время почему-то думал о ней.
А когда я вышел на высокую скошенную гриву, то увидел деревцо впереди, в небе, на самой вершине гривы. Деревцо показалось мне знакомым. Вот оно что! Та самая берёзка теперь там стоит, на гриве.
Я спустился к озеру. Я прыгнул в воду и долго плавал в синей воде. Вышел на берег и опешил. Вот оно как! На берегу стояла среди песка берёзка, она длинно шелестела ветвями. Неужто пришла она сюда за мной?
Я шёл домой просёлочной дорогой. И мне всё казалось, что позади кто-то с шелестом торопится. И стоило мне оглянуться, здесь или там с шелестом замирала на бегу берёзка.
Домой вернулся в полной темноте.
Когда же утром вышел на крыльцо, то увидел, что всё оно засыпано берёзовым семенем. И два или три листочка золотых оставлены для меня на ступеньках.
На следующее утро я проснулся и нашёл несколько влажных листочков на подушке. И на одеяле нашёл. От них слышался сухой винный дух. Мне показалось, будто я слышу, как они дышат, эти листочки.
А по ночам я слышу теперь, как надо мною склоняются ветви, как на них шелестят листья и как они падают вокруг — здесь и там.
ДО РАССВЕТА
Пока не взошло солнце, не проснулся ветер, озеро гладко наливает блистательную ширь своих вод лазурью. Так и хочется спуститься к воде, поднести снизу, из глубины, вытянутые, чуть растопыренные пальцы под эту гладь и бережно поднять её в небо. Поднять вместе с дальней лодкой рыбака, вместе с облетевшими с берега жёлтыми листьями, вместе с младенчески робкими стайками тумана в заливах. Поднять и держать там, высоко в небе, под рассветной луной, высокой и голубовато-снежной.
И тогда станет видна вся глубина. Оплывшие подводные валуны, большие и малые. Коряги, увешанные бахромой светящихся водорослей. Станут видны все кристальные и сильные ключи, что бьют и наполняют озеро жизнью. Будет видна вдалеке и та русалка, что как-то ночью подлетала к моему крыльцу на тройке. Она сидит на голубой, на прозрачной коряге и вышивает вдоль зелёного валуна золотые тонкие узоры серебряной иглой. И на длинной тоненькой цепочке ходит вокруг неё учёный сом с зелёными усами.
А ключи! Ключи горят и дышат, от их дыхания повсюду расходится молодой и звучный аромат силы, словно пахнет дубом и ландышами, клёном и ночными фиалками. Оттуда, из глубины, бьют струи, нет, не струи — оттуда стаями тянутся тянутся птицы, голуби и лебеди, соколы и ласточки... И стаями они уходят в небо. И вот уже не птицы, а величественные корабли, серебряные и тонкие машины, уходят в небеса и дальше, в бесконечные просторы океанов, к звёздам, в необозримые просторы Вселенной...
И песни слышатся оттуда. И разлетаются песни по земле.
Так до рассвета нужно не замешкаться, нужно всё успеть поставить на место. Пусть опять туманы да лодки плывут не в небе, а среди берегов. Ведь людям нужно напоить лошадь, зачерпнуть ведро воды, прополоскать бельё. Да и детишкам необходимо в утреннем озере плясать, бить по воде ладонями и хохотать на все леса и озёра среди вод Глубокого.
ФАНТАЗИЯ ПОД СОЗВЕЗДИЕМ РЫБ
Осенью моё окно высится под созвездием Рыб. В безлунную ночь эти звёзды хорошо и далеко смотрятся, играя между чёрными соснами кладбища на горе и созвездием Пегаса. Пегас горит гораздо выше и распластался широко. Ещё выше и правее Пегаса светится Дельфин. Всё это те самые существа, без которых небо много потеряло бы в своём блеске и величии.
Днём их не видно, и начинает казаться, будто их нет вообще. Только иногда вспоминаешь о них, глянув на какую-нибудь известную картину, когда она подвернётся под руку. "Персей и Андромеда" Рубенса, "Млечный Путь" Тинторетто. Или "Триумф Венеры" Франсуа Буше, когда богиня сидит на воздушном троне среди моря и вокруг резвятся, нежатся океаниды, тритоны, дельфины.
Я ночью вижу, как рыбы, золотые и красные, голубые и зелёные, кувыркаются и прыгают в небе над моим окном. Их чешуя чуть слышно играет в отдалении на арфе. Они играют и вдруг забывают струны, чтобы следить глазами за чьим-то медленным шагом, который проплывает мимо дома, сквозь кусты багряных рябин, алых клёнов и бурых дубов. Эти рыбы дуют в какие-то перламутровые раковины, их звук похож на пение валторны в лесной глуши при лунном свете, когда олень склонил рога и слушает, а эльфы, эти маленькие хрустальные человечки, сцепились голубыми руками и танцуют под луной. Рыбы подвешены в небе на жемчужных цепочках, они гуляют в чёрной на поверхности и золотой на прозрачности воде, что позади моего дома, над кладбищем.
От звёзд и от луны по дороге пепельные тени. Пробежит ли собака, она покажется обернувшимся мертвецом. Проплывет ли в воздухе какой цветок, он похож на чью-то несчастную и обаятельную душу, которой одиноко на свете и страшно среди людей. И вот она выходит гулять на воздух одна среди тьмы. И светится, проплывая над озером.