Военное лето, лето 1940 года, лето, когда еще была надежда на скорый и окончательный мир, лето скорби и слез для очень многих, лето смерти, когда начали говорить, что победа куется в колыбелях, говорить об увеличении рождаемости и крестах за материнскую доблесть, о молодежи, которая является высшим достоянием народа. Лето мучений для раненых, контуженых, изуродованных, для тех, что остались калеками на всю жизнь, для тех, что лежали в лазаретах и госпиталях, для тех, число которых замалчивали или искажали и о них лишь изредка заходила речь.
Несмотря ни на что, для Анни это было лето ее детства, жаркое, сухое, купальное лето, о каком одиннадцатилетние только мечтают. Анни уже в марте обкатывала свой велосипед по всем сельским и лесным дорогам, заезжая под кусты акаций в поисках белых и голубых фиалок на коротеньком стебельке, Анни сидела с гармоникой на подоконнике своей комнаты, Увези меня вдаль, белокурый матрос, я хочу быть с тобой среди бури и гроз, Анни прыгала в бассейн головой вниз, плавала, ныряла, загорала, лежа на топчане.
Анни, в середине июля, в лагере гитлерюгенда в Лунденбурге, утренняя линейка с поднятием флага, Пока мы фюреру верны, мы счастливы, ребята, ежедневная политическая подготовка, ежедневно два часа спорта до обеда и два часа после, в страшную жару, под раскаленным июльским солнцем, для закалки и укрепления организма.
Никогда еще со времен древности высказывание «в здоровом теле — здоровый дух» не находило такого совершенного воплощения, как в национал-социалистической Германии!
Вот почему Анни носилась по июльскому солнцу, прыгала в высоту и в длину, кидала мяч, занималась гимнастикой, играла в народный волейбол, но это не только не укрепило, а наоборот, ослабило ее растущий организм и исхудавшее тело (ребра можно было пересчитать!), ей внезапно становилось дурно, голова у нее кружилась, и она едва удерживалась на ногах.
Если какой-либо девушке во время мероприятия станет плохо, она не должна ждать, пока упадет, а обязана быстро, незаметно удалиться. Помните, если вас уносят на руках, это никому не интересно, это признак слабости. (Листок приказов НСДАП, Союз немецких девушек в гитлерюгенде.)
Конечно, это была слабость, что же еще, но показывать ее не следовало. Анни помедлила несколько мгновений, дождалась, пока руководительница повернется к ней спиной, и быстро удалилась в направлении лагерного здания, она проходила мимо источника, увидела, как широкая струя воды бьет из железной трубы, и недолго думая легла под эту струю, которая пронизала ее спину ледяным холодом.
Температура поднялась у Анни только несколько дней спустя, когда она со своими родителями сидела в Уллерсдорфе за обедом. (Генриху на несколько отпускных дней дали заместителя, и он сразу после возвращения дочери из Лунденбурга поехал с ней и Валерией в Уллерсдорф.)
Плохо ей стало внезапно, у еды сделался горький привкус, на стенах затанцевали черные тени, пол заколебался, весь ресторанный зал гостиницы Вайзер начал кружиться. Последнее, что Анни услышала, был вскрик матери.
Лишь позже, как сквозь вату, до нее донеслось слово плеврит, грозное слово, потому что Валерия произнесла его тихо, со страхом в голосе.
Будет лучше всего, сказал врач, вызванный Генрихом для подтверждения своего диагноза, лучше всего будет, если ребенка сразу же отвезти домой.
Призрачно вырисовываются в воспоминаниях фигуры и лица, доброе круглое лицо тети Цецилии, которая, когда проезжали Шмоле и остановились перед ее домом на несколько минут, протянула в окно машины коробку с малиновыми карамельками. Потом, время от времени, лицо одной из подруг, которая осторожно ходила по комнате на цыпочках, озабоченное лицо матери, которой никак не удавалось скрыть свой испуг.
Долгие недели в полной изоляции от всего, что происходило вне дома, никаких посещений, никаких книг. Нам тогда повезло, что ты выздоровела, говорит отец.