Когда Анни, подросшая еще на целую голову, похудевшая, но выздоровевшая, снова стала ходить в школу, каникулы были забыты, патетические слова уже отзвучали, чужаки в меховой одежде и в шапках из овечьей шкуры стали нормальным явлением в городе, но все же эти люди были очень далеки от того, чтобы воспринимать Б. как истинную родину.
Конечно, с ними обращались приветливо; когда они здоровались, им отвечали, им разрешали помогать в полевых работах, но все-таки они оставались такими, какими приехали: чужаками из какой-то неведомой страны, которые уедут потом в другую, такую же никому не ведомую страну. О том, что жителям Б., возможно, когда-нибудь самим придется отсюда уйти, и вовсе не по призыву фюрера, что когда-нибудь они сами будут вынуждены искать временное убежище, сами когда-нибудь будут благодарны любому приветливому слову, приветливому взгляду, — над этим в Б. тогда вряд ли кто-нибудь задумывался.
Для Генриха это было тяжелое время. Теперь к заботе о больных города Б. и близлежащих деревень добавилась забота о лагере переселенцев. Бессарабские женщины рожали словно наперегонки, несмотря на лагерные условия. (Они размножались, как кролики, говорит Валерия.) День и ночь, превозмогая постоянную боль от язвы желудка, Генрих был в пути. Если он вечером наконец-то ложился спать, вскоре раздавался звонок в дверь и будил его, за ним приходили, чтобы позвать к больному. Если он решался в выходной день после обеда или вечером пойти в кино, можно было с уверенностью сказать, что во время сеанса кто-нибудь, светя по рядам зрителей затемненным фонариком, найдет его и попросит выйти из зала. Обязательно что-нибудь случалось, и его ждали, будь то несчастный случай или неблагополучные роды в лагере переселенцев — и акушерка посылает за ним.
Из большинства фильмов, которые тогда привлекали публику (Ирландский лен, Роберт Кох, Ом Крюгер), из грандиозных фильмов студии УФА (Кора Терри с Марикой Рокк, Аннели с Луизой Ульрих, Сердце королевы с Вилли Биргелем и Сарой Линдер), Генрих посмотрел только начало, в лучшем случае — первую половину. Чем ему доводилось наслаждаться от начала и до конца, так это нелегкой еженедельной панорамой новостей. Но она отнюдь не помогала ему расслабиться и отдохнуть
(А ведь и вправду красивая танцовщица Ла Яна очень похожа на молодую Луизу на фотографии, которая стояла за стеклом рядом с розовым бокалом из Лукачовице!
Ее фотографию в серебряной рамочке Анни часто рассматривала, сидя за черным роялем в гостиной.
Ла Яна в фильмах Джунгли зовут и Тигр из Эшнапура.
Она умерла очень молодой, 16 марта 1940 года, говорит отец.)
Генриху сорок пять лет; несмотря на свою худобу и усталое лицо, он хорошо выглядит; Валерии тридцать семь, это стройная женщина; темные волосы мягкими волнами спадают на лоб, четкая линия нежно закругленных бровей над карими глазами, более нежный вариант лица Йозефа, правнука Франца из Немчице близ Слоупа.
Она часто смеялась, что-то напевала и насвистывала. Туфли носила на очень высоких каблуках; зимой, выходя из дому, она, немного наискось, почти, до бровей, надвигала маленькую овальную меховую шляпку, красила ресницы и подводила брови, всегда тщательно одевалась и красила волосы. Зачем ты красишь губы, говорила Анни, немецкие женщины губ не красят.
Какая из женщин, приходивших к Генриху с малыми детьми и грудными младенцами на семинар матерей за советом, донесла на Валерию, потому что та отдавала свои карточки на пеленки и детскую одежду не только немецким, но и чешским матерям? Ведь эти карточки, говорилось в распоряжении, предназначены только для немецких матерей.
Валерию опять предупредили.
И опять я совершенно точно знала, кто на меня донес, говорит мать.
И когда ее призвали к ответу за то, что она ходатайствовала о карточке на получение пары спортивных туфель, имея, по слухам, целый ящик обуви, она снова узнала имя человека, который донес. Она взяла за руку жандарма, который пришел с повесткой, и показала ему свою обувь. Розовые атласные туфли, сандалии золотого и серебряного цвета, туфли на шпильках из белой лайки и черной лаковой кожи. Всю эту обувь она носила уже несколько лет, надевала к бальному платью, в театр или в оперу, в Вене и в Брюнне, и купила она все свои туфли до начала войны.