Праздник завершился исполнением песен нации.
В кинотеатрах шел фильм Еврей Зюс. В главных ролях снимались Фердинанд Мариан, Кристина Зедербаум, Генрих Георг и Вернер Краус. Газеты пестрели восторженными рецензиями. Они сообщали: фильм достоин высочайших наград, он представляет особую ценность как в политическом, так и в художественном плане и, безусловно, проложит путь через весь мир как блестящее достижение немецкого киноискусства и режиссуры.
Кино как возможность показать основы национал-социалистической общественной идеи самыми достойными средствами искусства. Кино как средство воспитания в духе государственной политики.
(Воспитание: каждой воспитательнице детского сада наряду с профессиональной следует пройти идеологическую подготовку!)
В эту весну 1941 года в моду вошли длинные жакеты.
Количество смертных приговоров возросло.
Газета Брюннер Тагеблатт предпослала траурным объявлениям высказывание Адольфа Гитлера: люди приходят, и люди уходят, но сообщество людей, которое постоянно обновляет нацию, будет жить вечно. 20 марта та же газета сообщала: Англии не спастись от разгрома!
В классе, где училась Анни, под стеклом в деревянной рамке висел партийный лозунг: никакая сила не разрушит этот рейх, ибо он стоит на незыблемом единстве немецкого народа. Герман Геринг.
Весной исполнилось заветное желание Анни, ей разрешили остричь косы. Валерия наконец поддалась на уговоры дочери и поехала с ней в Брюнн к знакомому парикмахеру (железная дорога немецкого рейха настоятельно просит воздержаться от любой поездки без жизненной необходимости). По дороге туда она еще раз попыталась отговорить Анни и описывала ей в красках, как замечательно носить косы, но Анни, обычно такая покладистая, на этот раз настаивала на своем, в ответ на аргументы матери она молчала; она ничего не отвечала, когда Валерия спрашивала ее, не передумала ли она, ведь время еще есть, в Брюнне можно просто пойти прогуляться, зайти к родственникам, что-нибудь купить в универмаге, сходить в кино. Анни не реагировала на эти соблазнительные предложения.
Парикмахер распустил Анни волосы, осторожно причесал пышные пряди, спадающие на плечи, восхитился их рыжеватым оттенком, осторожно заговорил о том, что жаль резать такие волосы, жаль жечь их химической завивкой, которую Анни хотела себе сделать, ведь волосы обязательно слегка подгорят, даже если пользоваться специальным электрическим аппаратом для завивки с величайшей осторожностью, очень редкий цвет, темно-каштановый с рыжеватыми отливами. Но Анни упрямо смотрела в зеркало, она не хотела никаких рыжеватых отливов, и если уж нельзя было перекраситься в блондинку, по крайней мере с этой завивкой она будет выглядеть взрослее. В конце концов мать сдалась, и парикмахер взялся за ножницы, а мать завернула отрезанные волосы в восковую бумагу, Анни провела несколько мучительных часов под аппаратом электрической завивки, кожа на голове у нее горела, под одним из железных зажимов показалась тонкая серая струйка дыма. Анни увидела струйку дыма, и у нее вырвался крик, парикмахер прибежал с феном и стал направлять холодный воздух на дымящийся зажим, боль стала утихать, однако, затем появилась в другом месте, парикмахер поднес фен к этому месту, запахло палеными волосами. Назвался груздем — полезай в кузов, сказала мать. Наконец процедура завершилась, железные зажимы были сняты, началась укладка: полусожженные, буйными кудрями обрамляющие голову Анни волосы помыли и с помощью других железных зажимов придали им модную форму, еще час прошел под электросушилкой — и вот наконец из зеркала глянула абсолютно другая Анни, мать издала громкий вздох, смесь удивления и ужаса, когда увидела свою обезображенную дочь.
На одной из немногих фотографий, которые сохранились с того времени, можно увидеть результат этих долгих часов, проведенных у парикмахера. Ведь вдобавок ко всему еще сходили к фотографу, чтобы запечатлеть новую Анни для будущих поколений.
Фотографа звали Камилло. Он посадил Анни на обтянутый тканью постамент. Анни должна была повернуть голову направо, потом налево, положить руки на колени, фотограф забрался под свою черную накидку, снова вылез из-под нее, подошел к Анни, левой рукой надавил ей на затылок, два пальца правой руки подвел под подбородок, немного повернул ей голову, склонил ее набок, вновь спрятался под черную тряпку, показался снова, ему не нравилось, как руки сложены на коленях, он взял руки Анни и положил их на край постамента, потом поправил пальцы: средний, безымянный и мизинец ровно лежат на краю постамента, большой и указательный — опущены вниз. Другую руку Анни он оставил у нее на коленях, чуть согнув ее в локте. Сиди прямо, сказала мать, Анни вытянулась, немного наклонила голову, стараясь не сдвинуть с места пальцы, поставленные фотографом в нужное положение, и не изменить положение другой руки.