Примерно на то же время приходится покушение 20 июля, голос фюрера из радиотранслятора: чтобы вы услышали мой голос и знали, что я жив и здоров.
(«Фелькишер Беобахтер», суббота, 22 июля 1944 года провидение подтверждает избранность Адольфа Гитлера.)
Уж лучше бы у этих заговорщиков все получилось! — сказала Валерия. К счастью, никто, кроме Генриха и Анни, не слышал это смертельно опасное высказывание. (То, что произносящий вслух такие слова был на волосок от смерти, что во всех словах и делах нужна крайняя осторожность, что выражение самого слабого сомнения и самая легкая критика были смертельно опасны, что необдуманное слово, необдуманная фраза в письме могли повлечь за собой донос, строгое наказание, отправку в концлагерь, — все это со временем поняли даже наивнейшие из наивных.)
Среди писем полевой почты, которые лежат на моем письменном столе, есть маленький, уже сильно пожелтевший листок, исписанный мелким, неразборчивым почерком. Зима уже снова позади, читаю я, началась слякоть. Но это тоже скоро кончится, и что-то сдвинется с места.
Кажется, что именно в эти дни произойдут решающие перемены. Я очень надеюсь, пишет отец моей двоюродной сестры 12 марта 1944 года, скоро вернуться домой. Когда мы закончим эту войну, у нас не будет и не должно быть новой войны! А в конце намеренно более четким почерком приписана фраза — из осторожности и страха перед сторонним читателем: фюрер, конечно, об этом позаботится!
(В апреле или в мае муж тети Хедвиг еще раз получил отпуск на несколько дней, Анни видела его и разговаривала с ним.
Тем же летом 1944 года пришло извещение, что он пропал без вести.
Муж тети Хедвиг так и не вернулся из России.)
31 августа «Брюннер Абендблатт» попрощался со своими читателями. Редакция благодарила своих подписчиков и друзей за беззаветную многолетнюю верность газете. С твердой верой в победу газета связывала надежду, что по окончании войны у всех подписчиков снова появится возможность ее выписывать.
Больше не было театра, концертов, выставок, все музеи закрылись, в консерваториях не шли занятия, уроки музыки в школе проводились только для учеников младше четырнадцати лет, актеры, певцы, музыканты, режиссеры и технический персонал, — все были призваны на службу, которую нация в этот решительный час ее борьбы за жизнь признала более важной, чем служба искусству. Начиная с 1 сентября книги перестали печатать, исключение составляли лишь книги особой военной важности. Было сокращено количество книжных магазинов и издательств, выпуск печатной продукции частным образом запретили, были распущены почти все оркестры, на своих местах оставили только тех деятелей искусства, которые получили известность благодаря своим высочайшим достижениям, остальных привлекли к работе на военных заводах.
Шестнадцатилетние имели право добровольно вступать во все рода войск в знак того, что они готовы отдать свою молодую жизнь за народ и отечество, и по этому случаю вплоть до призыва они носили на рукаве красную ленточку.
С особой радостью добровольцев принимали в пехоту, в саперные и танковые части.
Новый девиз молодежи гласил: каждый немецкий юноша должен стать добровольцем.
Чтобы быстро и без особенных затрат сооружать временное жилье для людей из разбомбленных городов, придумали строить глинобитные хижины. В издательстве Немецкий рабочий фронт была выпущена соответствующая брошюра.
Ты помнишь, говорит мать, для скорбящих выдавали по специальному удостоверению траурную повязку и черный галстук для мужчин, а для женщин — траурную вуаль и пару черных чулок.
Факт смерти и родственную связь с погибшим надлежало подтверждать предъявлением официального свидетельства.
Какова судьба тех пленных, которые в сопровождении военных конвоиров приходили к Генриху в Ординаторскую, которым Анни иногда открывала дверь, которых вводили не через приемную, где сидели другие пациенты, а через дверь, что вела на жилую половину?
Тогда, поздней осенью 1944 года, говорит Генрих, появилась группа евреев, привезенных из Венгрии, которые должны были проводить погрузочные и очистные работы на участке железной дороги Лунденбург — Брюнн, и по возможности он старался, заботиться об этих бедных людях, большинство из них он по многу раз вызывал в свою ординаторскую, чтобы они хоть несколько часов отдохнули от тяжкого труда и побыли после мороза в натопленном помещении. Среди них был семидесятилетний старик с больным сердцем, Генрих снабжал его лекарствами и часто вызывал для лечения, одного молодого человека он спас от отправки в эшелоне, которая означала бы для него расставание с семьей; подобных случаев было много. Трагичнее всего сложилась судьба одного ветеринара из Венгрии, который тяжело заболел фурункулезом, и тем не менее его заставляли работать. Его самого и его дочку, хрупкую нежную девочку, он вызывал к себе каждый день, он затеял долгую историю с лечением ее зубов, хотя это и не разрешалось, пока лагерное начальство не запретило посещение врача, которому и без того не доверяли.