Капитан с протезом вместо ноги во главе боевого отряда, собранного из остатков разгромленного батальона.
Гитлер 13-го марта: всем ясно, что сейчас следует делать: оказывать сопротивление так долго, бить врага так упорно, чтобы он в конце концов изнемог и сдался!
7 апреля 1945 года: мы хладнокровно глядим опасности в лицо!
Я выключаю телевизор, перематываю пленку и кладу ее в кассету.
Я боюсь снов, которые могут мне присниться этой ночью.
Пятнадцатилетняя Анни научилась тогда жить в постоянном страхе. Начиная с Рождества в Б. был слышен грохот надвигающегося фронта. В газетах мелькали сообщения солдат, которые рассказывали, что они видели в занятых русскими, но затем вновь отвоеванных деревнях и городах, и клялись, что говорят правду. Людям, рассказывавшим о каком-то чудо-оружии, которое во много раз превосходит прежнее и позволит немцам в долю секунды выиграть войну, уже никто не верил.
По ночам через город тянулись бесконечные колонны беженцев, сквозь окна их квартиры в полуподвальном этаже видны были запряженные лошадьми повозки, обтянутые брезентом, они выныривали из темноты и вновь в нее проваливались, никто не знал, откуда они появляются, никто не знал, куда они держат путь, стук лошадиных копыт и грохот колес по гранитной мостовой врывались в беспокойный сон, в сновидения тех, кто пока еще имел счастье спать в собственной постели. То, что это счастье продлится недолго, все знали, но старались не думать об этом, отогнать такие мысли, все надеялись, что война закончится раньше, чем линия фронта подойдет к Б. Люди спали, ели, оплакивали погибших, люди жили в самом центре катастрофы, на краю пропасти, но продолжали жить и при этом закрывали на все глаза. Говорят даже, что день рождения Гитлера, 20 апреля, отмечали почти везде. Один отцовский знакомый вспоминает о речи местного руководителя партии или бургомистра, которая прозвучала на одном таком празднике. Он сказал, что, конечно, легко и просто стоять за фюрера в лучшие времена, но сейчас, когда это стало трудно, каждый гражданин рейха обязан сохранить свою веру в фюрера.
В какой-то из дней в эти первые месяцы 1945 года тетя Хедвиг родила близнецов, двух крохотных мальчиков; когда Анни пришла посмотреть на них, тетя Хедвиг плакала, сидя у кровати бабушки Анны, в которую положили детей.
(Оба малютки умерли сразу после окончания войны. Одного из них закопали во фруктовом саду под деревом, другого на каком-то нижнеавстрийском деревенском кладбище.)
В один из дней в первые месяцы седьмого — и последнего — года войны учителя и директор гимназии попрощались с теми немногими учениками, которые пришли на урок, выразив надежду, что, может быть, они снова увидятся в этом классе, когда кончится война.
Когда растаял снег и размякла земля на полях, решено было завершить рытье окопов, которые начали рыть осенью. Анни копала вместе со всеми, взяв лопату у дедушки. Чешские и немецкие женщины и девушки работали вместе, они снимали слой черной гумусной земли, который здесь был таким же глубоким, как на Украине (это утверждали солдаты, которые закапывали там мертвых), пока не показывалась желтая глина. Над их головами пролетали штурмовики и стреляли из бортовых орудий, женщины бросались в окопы, некоторые из них в паническом страхе мчались через поле и закапывались в стог сена, хотя солдаты кричали на них и пытались удержать. Если бы сено загорелось от снарядов, это означало бы верную смерть.
Анни не было среди бежавших, да она и не могла бы убежать, офицер, который спрыгнул к ней в окоп, крепко держал ее за рукав куртки.
Ты боишься? — спросил он; Анни сказала, что не боится, она никогда не отваживалась признаться, что ее одолевает страх (в Германии нет трусов! Геббельс, 28 октября 1944 года!), офицер сунул ей свой бинокль, Анни поднесла его к глазам и отчетливо увидела, как близлежащий вокзал охватило пламя пожара, как языки пламени вздымались над железнодорожными вагонами, возможно, загруженными боеприпасами, и как наконец вражеские самолеты развернулись и улетели.