Между ними что-то было, говорит отец, между врачом и тётей Хеленой. Когда дядя Пепи наконец узнал об этом, он подал на развод, тетя Хелена уехала в Вену и работала там в почтово-телеграфном ведомстве, а сын остался у отца. Я смотрела в окна красивого особняка, я пыталась представить себе Хелену, у нас много ее фотографий: Хелена в младенчестве, чуть постарше, уже молодая женщина, служащая почтово-телеграфного ведомства; я видела прекрасный овал ее лица за стеклом окна на втором этаже, я видела ее пышные волосы, уложенные короной на голове, в которые она любила вплетать шелковые ленты, тонкая шея в кружевном воротнике, темные брови, красивый рот, надменно поджатые губы. Я представляю себе, как она ждала этого врача, я слышу треск мотоцикла, добыть бы фотографию ее возлюбленного, но таковой, похоже, не было никогда, во всяком случае у нашей семьи.
Тетя Хелена до замужества служила на почте в Фуртхофе, почтовая барышня, говорил отец. В Кильбе она не работала по своей специальности. В Кильбе были смертная скука и местный врач с мотоциклом. Я хочу еще разок прокатиться по железной дороге Мариацелль, сказал отец, еще разок.
Весной, если хочешь, мы можем туда поехать, ответила я.
Мы перешли через площадь; вокруг дома, где жила Хелена, раскинулся сад, отец узнал этот сад, узнал ручей, который протекал мимо. В шесть лет он был здесь со своими родителями, и они ходили в гости к тете Хелене.
Тут жил один парень, по фамилии Райс, Руди его звали, внезапно вымолвил он, у него был трехколесный велосипед. Горесть детских разочарований после почти восьмидесяти лет снова проснулась, она не забывается полностью. У какого-то другого мальчика был тогда трехколесный велосипед, а у него не было. Состарившиеся люди возвращаются обратно, в детство. Круг сужается, детские проблемы возникают вновь. А этому Руди, если он вообще еще жив, должно быть, лет восемьдесят пять, не меньше.
Казалось бы, трудно узнать места, в которых прошло детство и в которых бывал еще разок-другой, но как только попадешь сюда вновь, прожитых лет как будто не бывало.
В Марктле мы искали дом номер девятнадцать, в котором жил Герман, сын лесного обходчика, после выхода на пенсию. Выглядел ли парк тогда так же, как сейчас? Одна старая липа точно помнит то время, липы растут не очень быстро.
Отец фотографировал дом и эту липу, в траве рядом с тропинкой лежало старое мельничное колесо, листва липы сверкала золотом в падающем солнечном свете, и березы перед домом тоже светились.
Днем мы поели в трактире, который раньше назывался по-другому и находился напротив дома номер девятнадцать.
Здесь часто обедали мои дедушка с бабушкой.
Вместо стенки, облицованной кафелем, ты должна представить себе деревянные панели, сказал отец, там, где сейчас кухонный стол для готовки, стояла печка, в стене еще осталась дыра от дымохода. И пол не был покрыт лаком, его дочиста отмывали с мылом. Мы сидели за столом, покрытым клеенкой, лак на полу во многих местах облупился и обтерся, и на полу темнели грязные пятна, на подоконнике валялись дохлые мухи.
Ты грязная свинья, сказал карточный игрок за соседним столиком своему приятелю, ты проклятая грязная свинья. На нем был черный бархатный пиджак и щегольский полосатый галстук. Все вокруг засмеялись.
Хозяин спросил, что нам угодно, мы заказали еду. Дедушка с бабушкой, промолвил отец, долгое время жили здесь, они были дружны с фабрикантом Н. Его сын, наверное, еще жив.
Он умер, и очень давно, заметил хозяин.
Когда же это было, кажется, в 1893 году, сурово сказал отец. Год он выговорил так, как будто это произошло вчера или позавчера. Хозяин посмотрел на него то ли с насмешкой, то ли с удивлением. Мужчины за соседним столиком внезапно затихли и, словно не веря своим ушам, повернулись к нам.
Это все меня не касается, думала я, когда мы отправились дальше, и в то же время как-то затрагивает. Когда отец умрет, все, что он знал, уйдет в небытие.
Дом в Фуртхофе стоял прямо на улице, рядом с фабрикой строительных материалов, он был большой, одноэтажный, крыша, состоящая из двух уровней, покрыта серой черепицей. К входной двери вело пять ступенек, над дверью нависал небольшой железный балкон, он держался на металлических балках.
Этот дом называли господским, сказал отец, почтовая станция тоже размещалась здесь, здесь останавливалась почтовая карета, которая приезжала из Шрамбаха; примерно в час дня, по-моему, издалека доносился рожок почтальона. Отец перешел через улицу на другую сторону, тщательно установил расстояние, выдержку, диафрагму, сфотографировал дом с фасада, потом обошел вокруг и сфотографировал дом и сад с другой стороны, за садом раньше, по-видимому, ухаживали, а теперь он был заброшен.