Опасность была реальна, это выяснилось почти сразу после переселения в овощной подвал, вскоре после того, как прозвучали последние выстрелы русской и немецкой артиллерии, орудия которой были нацелены на крыши и сады города, после того, как с самолетов упали последние бомбы, до и после вступления русских солдат в город.
К этому моменту и еще долгое время после этого отец приносил людям в городе большую пользу. И если уж использовать слово бегство, то нужно считать, что оно не миновало и Анни. Несмотря на то что можно было бы придумать массу значащих и весомых причин для хотя и незапланированного, но все-таки удавшегося отъезда Анни, в самый последний момент, с последним поездом, после которого движение транспорта прекратилось; хотя все это так, я не зачеркиваю клеточку, рядом с которой стоит слово бегство в анкете, предназначенной для Бернхарда, но которую он все-таки передал мне и которую я могу заполнить, а могу и не заполнять.
Анни не бежала прочь в стихийном беспорядке, она не оставила за собой никакого беспорядка: с рюкзаком за плечами, с чемоданом в одной руке и с футляром с аккордеоном в другой, она вышла из дома, где жила с родителями и пошла в направлении вокзала. Вечером, накануне отъезда, упаковывая рюкзак и чемодан, она тщательно просмотрела все вещи, которые хотела взять с собой, сложила (или напихала) их в чемодан и рюкзак, а то, что туда не помещалось, разложила по ящикам стола и шкафам — она навела порядок. В ящиках и шкафах остались вещи, которые ей, собственно говоря, надо было взять с собой, но которым в момент сборов она не придала большого значения, например ее школьный аттестат. Как раз наоборот, она уложила в рюкзак и чемодан вещи, которые она вполне могла бросить на произвол судьбы, к примеру маленького плюшевого медвежонка, флейту и губную гармошку. За исключением большого черного рояля в гостиной, Анни забрала все музыкальные инструменты, на которых могла играть. В своей комнате она расставила книги по полкам в нужном порядке. Она не бежала прочь, а медленно пошла на вокзал, а перед этим объехала на велосипеде всех своих родственников и друзей, которые оставались в городе, чтобы попрощаться с ними.
После того как опасность миновала, она смогла вернуться назад только через много лет, да и то как туристка.
Правда, Анни уехала из города, в котором она родилась и жила со своими родителями, совершенно добровольно, одним словом, ее никто не прогонял, но, если бы она попыталась вернуться назад, чтобы жить там, ее бы прогнали. Короче говоря, конец один.
Я отвлекаюсь от слова бегство, читаю следующее слово, рядом с которым стоит очередной пустой квадратик, чтобы ставить в нем крестик; я сосредоточиваюсь на слове изгнание, самые различные ассоциации рождаются в голове. Я вижу накрытый стол, кофейные чашечки, тарелки для пирожных, ложки и вилки, сахарницу и молочник, кофейник, пирог. Вокруг пирога летают мухи. Я беру салфетку со стола и прогоняю мух с пирога.
Я вижу летний цветущий сад, вижу больших черных птиц, которые ищут себе пропитание на грядках с цветами. Я подбегаю к грядкам, громко хлопаю в ладоши, я прогоняю птиц из моего сада.
Перед моими глазами мелькают сцены из фильмов, которые я когда-то видела. Грабители вламываются ночью через какие-то окна в какие-то дома или квартиры. У хозяев этих домов или квартир обычно есть при себе пистолеты, они направляют дула пистолетов на грабителей, грабители в большинстве случаев от страха перед наведенными на них пистолетами спасаются бегством, и вот хозяева этих домов или квартир прогнали грабителей. Я повторяю про себя, кого можно прогнать: кур из огорода, мух с пирога, грабителей из квартиры, людей из страны.
Я вспоминаю одну фотографию, которую видела однажды в журнале. По обледенелой сельской дороге бредут люди — женщины и старики, они тащат тележки, катят перед собой нагруженные узлами детские коляски, ноги их обмотаны тряпьем, каждый шаг им приходится отвоевывать у ледяного ветра, ветер треплет их одежду, лица у них замерзли, брови покрылись инеем, по обеим сторонам дороги простирается заснеженная равнина какой-то страны, может быть Восточной Пруссии; на переднем плане, сбоку от дороги, в камеру глядит девочка лет пяти, ее глаза смотрят из-под огромного шерстяного платка, который повязали ей на голову и крест-накрест закрепили на груди. Ужасающая заброшенность написана на лице ребенка, мне не хватило бы слов, чтобы описать выражение маленького личика, я бы с удовольствием избавила свою память от этой картины; но мне это не под силу.