Пожелтевшая, потрепанная по краям бумага, лежащая передо мной на письменном столе, была первым разрешением на пребывание в Австрии, которое отцу выдали после окончания Второй мировой войны.
Глава 9
Прорваться назад, сквозь десятилетия, сквозь три четверти века и два голодных периода, сквозь две мировые войны, вернуться туда, где ребенок, который станет моим отцом, идет по маленькому городу Мэриш-Трюбау, стоит у окна и смотрит на соседских мальчиков, гоняющих футбольный мяч, играет на скрипке, играет на пианино, играет на органе во время школьной мессы.
Через восемь лет после рождения Генриха Фридерика родила девочку; Амалия, дочь трактирщика и потомственная почтовая служащая, женщина волевая и чрезмерно общительная, вынудила свою несчастную дочь Марию прийти на помощь сестре; Мария, ребенок которой живет теперь у чужих людей, а потом заболеет и умрет, где его не любят, сидит у постели сестры, присутствует при рождении Гермины, принимает ребенка из рук акушерки, передает его сестре. Фридерика счастлива, Адальберт счастлив, и Мария должна быть счастлива, видя счастье сестры, но, по-видимому, она не испытывает этого чувства.
Теперь Фридерика направит большую часть материнской любви на дочь, Генрих будет ревновать, но все же станет относиться к маленькой сестричке с нежностью.
(Младшая сестра Генриха умрет в двадцать три года после несчастного случая, ее сын в последние дни Второй мировой войны в тяжелом состоянии будет вывезен из Брюнна на санитарном поезде, до окончания войны он не доживет.)
Вернуться туда, где ребенок, который станет моим отцом, стоит и дирижирует гимназическим оркестром. Когда я на вечерних концертах стоял перед оркестром, кланялся публике, затем поднимал дирижерскую палочку, я чувствовал себя генеральным музыкальным директором, а когда в конце раздавались аплодисменты, счастье наполняло меня.
Хочется узнать поближе этого мальчика, который унаследовал любовь к музыке и театру от своей матери Фридерики, который во время школьной мессы вплетал в органную музыку мелодии из оперетт, мальчик, который смотрит из окна отцовской канцелярии в тюремный двор, из окон квартиры — в пыльные помещения ткацкой фабрики, который наблюдает нищету из окна, который позже, став сельским врачом в моравских деревнях, будет непрерывно и неустанно бороться с нуждой и нищетой.
Йозефу, красильщику, жилось лучше, чем его отцу, Иоганну Венцелю Второму, он хотел, чтобы его сыну было легче, чем ему, Адальберт хотел, чтобы жизнь у его сына Генриха была приятнее, чем у него, чтобы коровий навоз не застревал у него под ногтями, чтобы ему не приходилось по ночам мерить температуру под хвостами у коров, чтобы он не был в собачьем дерьме, чтобы ему не приходилось кланяться перед господами помещиками, он желал своему сыну в жизни всяческих успехов, у него самого было слишком мало самоуважения, так говорила его жена Фридерика, он бежал из города Брюнна к коровам и свиньям в североморавский городишко, разрушив всю свою карьеру, задавленный комплексом неполноценности. Адальберт хотел, чтобы его сын сделал карьеру, которая ему не удалась, его сын должен был выучиться на адвоката, это, по его мнению, было очень перспективной профессией. Как вообразить себе ребенка, который станет моим отцом, вообразить, каким он был, добросердечным и робким, щуплым ребенком, который был слабее большинства своих школьных товарищей, он всегда был болезненным, чувствительным ребенком, и на его детских фотографиях уже проглядывают признаки будущей болезни желудка. Молоко он всегда плохо переносил (говорила Фридерика Анне, когда Генрих в 1948 году попал в венскую городскую больницу с прободением язвы), ребенок, которого преследуют и мучают фантастические картины, когда свет ночника мерцает за алебастровым экраном, занавески на окнах шевелятся, доски пола скрипят, ребенок, которого одолевают детские страхи, маленький мальчик со своими бедами, с вечным смятением, вечно сомневающийся, вцепившийся в мамину юбку, вечно отбивающийся от разных нападок, думающий о запретном. Как осознать те образы, которые вобрал в себя этот ребенок?