– Каков будет ответ?
– Ответа не будет, – покачал головой Теппик, немного поразмыслив.
– Могу ли я передать, что позднее вы посетите ее? – с надеждой в голосе спросил жрец.
– Нет.
– Вот сам бы ей так и сказал, – угрюмо буркнул жрец и бесшумно выскользнул.
Немного погодя появился Куми, щеки его пылали.
– Ее величество просит вас не покидать царство, – известил он.
Теппик взобрался на Верблюдка и легонько тронул его стрекалом.
– Она очень просит, – взмолился Куми.
– Не сомневаюсь.
– Но она может бросить вас священным крокодилам.
– Кстати, как они? Что-то их давно не видно, – и Теппик снова кольнул верблюда.
Он выехал из конюшен. Дневной свет резал глаза, как бритва, утрамбованная земля со временем стала тверже камня. Улицы были полны народа. И никто не обращал на Теппика ни малейшего внимания.
Упоительное чувство.
Не спеша выехав за черту города, Теппик остановился только у ведущего наверх склона – долина во всю ширь раскинулась за ним. Жаркий ветер, налетающий из пустыни, трепал кусты колючки. Теппик привязал Верблюдка в тени и, взобравшись на скалу, оглянулся на мир, который покидал навсегда.
Долина и в самом деле была древней, такой древней, что, казалось, существовала еще до начала времен, лишь затем мир понемногу стал складываться вокруг нее. Теппик лег, заложив руки за голову.
Разумеется, долина сама виновата, что состарилась. Тысячелетие за тысячелетием она мягко, но решительно отгораживалась от будущего. Столкновение ее с переменами было чревато тем же, чем чревато столкновение яйца с землей.
Жизнь оказалась более многомерной, чем предполагали люди. И время – тоже. И люди оказались сложнее, хотя уж они-то могли быть более предсказуемыми.
Теппик увидел облако пыли над дворцовыми воротами. Оно пронеслось над городом. Пересекло узкую полосу возделанных земель, на мгновение скрылось за цепочкой пальм и, наконец, вновь появилось у подножия склона. С самого начала Теппик знал, что в облаке кроется колесница.
Съехав со скалы, он сел на корточки у обочины и принялся терпеливо ждать. Наконец раздался грохот колес. Колесница остановилась неподалеку, неловко развернулась на узкой дороге и, попятившись, подъехала к нему.
– И что ты намерен делать? – крикнула Птраси, перегибаясь через борт. Теппик низко поклонился.
– Только, пожалуйста, без этих штучек, – резко приказала Птраси.
– Тебе что, не нравится быть царицей?
– Нравится, но… – неуверенно произнесла Птраси.
– Вот видишь, – сказал Теппик. – Это голос крови. В старину люди как тигры сражались за трон. Братья против сестер, племянники против дядюшек и тетушек. Ужасно.
– Но зачем тебе уезжать? Ты мне нужен!
– У тебя теперь много советников, – мягко напомнил Теппик.
– Я не про это, – оборвала его Птраси. – К тому же советник только один – Куми, а какой от него прок?…
– Тебе повезло. При мне был Диос, а уж от него было столько проку! Куми лучше, и ты сможешь многому научиться, если будешь поменьше к нему прислушиваться. С неумелыми советчиками можно далеко пойти. Да и Чиддер не откажется помочь. Он всегда был полон идей.
Птраси покраснела.
– Да, мы немного продвинулись, когда были на корабле…
– Ну вот. Я сразу понял, что, когда вы вместе, это вроде пожара. Огонь, вопли, все спасаются бегством…
– А ты, значит, снова пойдешь в убийцы? – усмехнулась Птраси.
– Вряд ли. Я устроил славное погребение пирамиде, пантеону и всему древнему царству. Больше такого случая не предвидится. Кстати, ты не замечала, чтобы там, где ты ступаешь, появлялись маленькие зеленые побеги?
– Нет. Еще чего!
Теппик с облегчением вздохнул. Стало быть, все действительно позади.
– Не позволяй траве расти у тебя под ногами, это очень важно, – предупредил он. – А чаек ты случаем не видела?
– Их сейчас много. Или ты не заметил?
– Заметил. Думаю, это к добру.
Верблюдок еще некоторое время прислушивался к этой несвязной, сбивчивой беседе, которую обычно ведут между собой мужчина и женщина, когда на уме у них совсем другое. У верблюдов все куда проще: самке требуется лишь удостовериться в правильности методологии своего избранника.
Наконец они поцеловались – целомудренно, робко, насколько может судить верблюд. Решение было достигнуто.
После чего Верблюдок утратил к происходящему всякий интерес и решил вновь вернуться к съеденному завтраку.
В НАЧАЛЕ БЫЛО…
В долине стояла тишь да гладь. Река лениво несла свои воды мимо еще не обжитых берегов, сквозь густые заросли тростника и папируса. По мелководью бродили ибисы. Гиппопотамы всплывали на поверхность и вновь медленно уходили на глубину, словно яйца в маринад.
Влажную тишину нарушали только случайно выпрыгивающие из воды рыбы да шипенье крокодилов.
Какое-то время Диос лежал погруженный в ил. Он не мог сказать, почему часть одежды на нем свисает клочьями, а часть обгорела. Ему смутно припомнился громкий шум и ощущение немыслимо стремительного полета, хотя при этом он не двигался с места. Сейчас ему не хотелось ни о чем думать. Вопросы предполагали ответы, а ответы до добра не доводят. Ответы только отравляют жизнь. Ему было приятно прохладное прикосновение ила, и больше он ни о чем не хотел знать.
Солнце закатилось. Вышедшие на охоту ночные твари бродили вокруг Диоса, но животный инстинкт подсказывал им, что попытка откусить ему ногу чревата самыми непредсказуемыми последствиями.
И вновь солнце показалось над горизонтом. Послышались крики цапель. Курившийся над заводями туман таял, между тем как синева небосвода превращалась в ослепительно блестящую бронзу.
Время разворачивалось перед Диосом во всей своей восхитительной бессобытийности, пока некий посторонний шум не вторгся в тишину, разрезая ее на мелкие кусочки ржавым хлебным ножом.
По правде сказать, шум этот напоминал рев осла, которого перепиливают пополам. Звуки стали затихать – словно удаляющаяся гонка на звание чемпиона мира по мотокроссу. И тем не менее, когда к ним присоединились голоса, похожие и непохожие одновременно, срывающиеся и дисгармоничные, общий эффект оказался не лишен своеобразной прелести. Он влек. Манил. Затягивал.
Шум достиг плато, замер на чистой ноте, состоящей из последовательных диссонансов, и через долю секунды голоса разлетелись, каждый в своем направлении…
Лишь ветер колыхал тростники, солнечная рябь дрожала на воде.
На вершине далекого холма показалась дюжина тощих, запыленных верблюдов. Верблюды бежали к реке. Вспугнутые птицы поднялись над тростниками. Потревоженные ящеры неслышно соскользнули в воду с песчаных отмелей. И вот уже, меся прибрежную грязь, припадая на мосластые колени, верблюды жадно хлебают воду, глубоко погрузив в нее свои морды.
Диос поднялся и увидел валяющийся рядом посох. Он немного обуглился, но был цел, и Диос заметил то, чего раньше не замечал. Раньше? А было ли оно, это раньше? Нет, прошлое было сном, чем-то вроде сна…
Обе змеи свернулись кольцом, прикусив собственные хвосты.
Вслед за верблюдами, вниз по склону, в сопровождении своей оборванной семьи поспешал невысокий смуглый человечек, размахивая стрекалом. Вид у него был смятенный.
Казалось, этот человечек крайне нуждается в добром совете и мудром наставлении.
Диос посмотрел на посох. Он знал, что посох – символ чего-то чрезвычайно важного. Но чего – он никак не мог вспомнить. Помнил только, что посох очень тяжелый и расстаться с ним трудно. Очень трудно. Лучше вообще не брать, подумал Диос.
Или взять ненадолго и пойти рассказать этим людям о богах и о том, отчего пирамиды так важны. После этого можно будет избавиться от подозрительного посоха.
Тяжело вздыхая, Диос поправил остатки одеяний и, опираясь на посох, чтобы не упасть, двинулся вперед.