— Ну как у тебя дела? — пытался разговориться он.
— Да сдаю экзамены.
— Хорошо?
— На отлично.
— Молодец… Молодец ты у меня…
Он не знал, о чем еще спрашивать. Да и она — хоть и улыбалась, отвечала бодро, — чувствовалось, тяготилась разговором: даже не закрывала книгу, словно выжидала, когда он перестанет привязываться.
«Дожились…» — печально констатировал Александр Иванович…
В ужин Танюша кормила его, как всегда и во всем, торопясь, набирая полную ложечку, капая, — а потом, бормоча извинения, подбирала кашу с его щетинистого подбородка — и он, видя, что дочери не по себе от всего этого, изо всех сил старался держаться: хорохорился.
— За маму скушал… за папу скушал… — натужно шутил он после каждой ложечки.
А после ужина Александр Иванович уснул, и ему сквозь сон, непроходяще, было стыдно, что простыня может сбиться до самых повязок, — и все, сипя от боли, натягивал ее до горла свободной рукой. Вероятно, он звал Танюшу, потому что вдруг услышал:
— Ушла она… Ушла ваша доча…
Это, оказалось, говорила тихим, воркующим голосом бабуля. Она, прошаркав тапочками, присела возле него, промокнула вспотевшее лицо полотенцем.
— Я буду ухаживать за вами… Она мне заплатила… Мне ведь все равно тут…
Он окончательно проснулся от этих слов, огляделся: Танюша действительно ушла — ни книги, ни сумки. Лишь на тумбочке, скомканно, валялся ее платочек.
Александр Иванович безотчетно и как-то воровски потянулся за платочком, но бабуля поняла его жест по-своему: подхватила с тумбочки стакан с водой и ловко, приподняв голову вместе с подушкой, поднесла его к губам.
— А теперь давай-ка я тебе тампончики сменю, — приговаривала она, едва слышно прикасаясь к его животу быстрыми и сухонькими пальцами. — Мы сейчас все это ладненько… Ладненько…
Он, голый, выпачканным кровью и йодом, лежал перед ней, слушал и уверил себя, что это, наверное, правильно, что Танюша ушла: спало то напряжение, которое терзало его даже сквозь сон, и все становилось естественным, привычным…
— И давно она исчезла? — спросил он, когда бабуля укрыла его.
— Да почти сразу, как ты посапывать начал, — отчего-то засмеялась она. — Утянула меня в коридор, нашептала про свои дела и — айда…
Его, кажется, задел именно смех бабули.
— Про какие еще дела? — нахмурился он.
— Да вечер у них завтра, после экзаменов… Ну и выспаться захотелось… — Бабуля все еще потаенно, как участница заговора, посмеивалась: — Молоденькая… А то ведь будет перед кавалерами сонной мухой или как…
— А меня-то она почему не посвятила в это? — перебил ее Александр Иванович. — Не могла дождаться, что ли, когда я проснусь?!
Бабуля растерянно поморгала.
— Так ночь уже наступала, — наконец, нашлась она. — Боялась, должно быть… Тут же пустырь кругом… до самого трамвая… Понимаешь?..
Он ничего не ответил и, натянув на лицо простыню, выжимая подступившие слезы, зажмурился.
— Ну поспи, поспи еще, родненький… — погладила его по плечу бабуля. — А на дочку не серчай… Она ведь не просто так… а обо всем со мной договорилась…
Он зажмурился еще, потом еще — но слезы уже не останавливались…
«Почему она такая? — допытывался он неизвестно у кого. — Я ли для нее не старался, не делал все, что мог… А она вот взяла — и сбежала… Ночи испугалась… Чепуха все это — ночь… Не в ночи дело…»
Недавно, уезжая в турпоездку, Танюша готова была уйти из дома вообще черт знает в какую глухую пору. Он предлагал ей тогда — правда, сразу же после работы — свою машину, но она отмахнулась:
— Чего это я буду торчать там, на вокзале, в жаре и духоте до трех часов?..
А дорога от них была не лучше, чем здесь, — особенно возле того, вечно строящегося многоэтажного дома с его бесконечными заборами, где постоянно болтались пьяные мужики. Но она, укладывая рюкзак, только напевала.
Он проводить ее не мог — Танюша: наверняка это понимала: туда-сюда отняло бы почти всю ночь. А у него с утра предстоял отчет в исполкоме: был депутатский запрос по ремонту городской дороги, куда он вбухал уже уйму щебня — и все словно в прорву, и объясняться с неотоспавшейся головой значило, в сущности, положить эту голову на плаху.