Но он все же не лег до тех пор, пока не вызвал на два ночи такси, а потом, поманив Танюшу к себе в комнату, таясь от Лены, которая ругала его за то, что балует дочь, сунул ей пятерку:
— Это тебе — чтобы от крыльца и до крыльца… Только все равно звякни, когда доберешься до вокзала…
Однако позвонить Танюша не удосужилась — не хотела будить, как объясняла потом, — а он не сомкнул глаз до рассвета: все прислушивался к уличным звукам, и разные кошмарные картины рисовались ему.
— Ну как ты так можешь? — отчитывал он Танюшу. — Ведь я же ждал, беспокоился…
Но до нее словно ничего не доходило.
— Ну, папка… Ну зачем? — только улыбалась она. — Ну какие могут быть беспокойства, когда сам же сказал: от крыльца и до крыльца… когда ты все уже оплатил, позаботился…
Ночью ему стало плохо: упало давление и перестала капать эта, буроватая, жидкость. Он ворочался, метался, вырываясь из рук бабули.
— Ну чего ты, чего ты, родненький… — бормотала она над ухом, а он вертел головой и все хотел попросить ее замолчать, но язык не подчинялся ему…
Бабуля всполошила весь персонал: вызвали главного врача, прикатили какую-то аппаратуру, сделали уколы.
Никто ничего не мог понять: все были убеждены, что кризис миновал, — и вот вдруг снова и так угрожающе…
Лена
Ей часто снились страшные сны. Она дергалась, что-то невнятно кричала.
Разбуженный Сергей Петрович осторожно обнимал ее, прижимал к себе.
— Лена, Лена… я с тобой…
Она, на миг замерев, вдруг расслаблялась, глубоко и судорожно втягивала в себя воздух и, уже совсем проснувшись, утыкалась влажным от пережитого страха лицом в его грудь.
— Ой, хорошо, что ты меня разбудил… — обдавала она его жаром дыхания. — А то бы я не знаю, что сделала с ними…
Сергей Петрович гладил ее плечи, дул на ее горячий лоб.
— Представляешь, — слегка отстраняясь, возбужденно поблескивала она в потемках глазами. — Басмачи… или как там их… пытали ребят… У них такие кривые ножи… Я вцепилась в одного — заросшего, мерзкого, и все никак не могла просунуть руку сквозь его прямо-таки проволочную бороду — хоть плачь!..
— Ну засыпай теперь, засыпай, — успокаивал он, — Еще очень рано…
— Господи… — неожиданно тихо и нервно смеялась Лена. — Если бы ты видел, как я воевала…
Она не выдерживала, вставала и, шаркая тапками, тыкаясь руками в стены, двери, шла в детскую. Вероятно, проверяла, на месте ли сыны — нащупывала их головы, целовала, — потому что оттуда доносились вдруг один, потом другой раздраженные сонные голоса:
— Ну, маман!.. Отвали!.. Дай поспать!..
Сергей Петрович сразу же вскипал, сбрасывал одеяло — но голоса стихали, было еще действительно очень рано — и, сдерживая себя, он снова укрывался.
«Что это за отношение к матери! — тяжело сопел он. — Откуда они всего этого набрались? С улицы? Из разных фильмов?»
Сергей Петрович терпеть не мог современных фильмов о молодежи. Мальчишки, сопляки, в сущности, сидящие на шеях пап и мам, рассуждали в этих фильмах о своей самостоятельности, личностности, поучали родителей, наставляли их на путь истинный. Показывали даже раз, с явной режиссерской симпатией, крупным планом, как сын ловко скручивал руки пьяному отцу — этакое гнусное, перекошенное от злобы и боли лицо старика и благородное, мужественное — подростка… Конечно, это ужасно — пьяный отец в семье, но еще ужаснее, когда родное дитя скручивало ему руки.
«Чти отца! — Это выстрадано веками. Без этого нет и не будет порядка ни в доме, ни вообще… А тут: маман, отвали!.. Черт знает что!..»
Когда Лена возвращалась к нему, настывшая — она всегда распахивала на ночь балконную дверь, — он, укрывая ее, выговаривал:
— Да как ты выдерживаешь это? Ведь со мной они такое не позволяют!.. Шлепнула бы их по губам…
— Да ты что, Сережа?! — ужасалась она. — Да как же их можно шлепнуть? Ты сам подумай. А потом… — Она, кажется, улыбалась: — У них, у спящих, так сладко пахнут затылки…
— Ну, хорошо, хорошо, — останавливал он. — Спи, пожалуйста, спи…
Но она, немного поворочавшись рядом, согревшись, вставала снова — нашаривала на кресле халат и опять, тыкаясь в потемках в стены, в двери, шаркая тапочками, шла на кухню.
В такое утро ей особенно хотелось приготовить для сынов что-нибудь исключительное.
Сергей Петрович обычно выдерживал в постели до половины седьмого, до того, как начинал тарахтеть будильник. Подъем раньше или позже выбивал его из ритма на целый день. Утром он делал все автоматически: заправлял постель, занимался зарядкой, умывался, одевался, завтракал — и в половине восьмого, под радиопиканье, отпирал, выходя на работу, дверь.