Однако, когда дом отстроился, панельный, первый такой в городке, — и улица, на которой он возник, с тех пор называлась Панельной, — квартиру в нем, через Мишку, получила опять же Галина, от завода, а не Вадим.
— Пойми, — пел совсем по-другому Мишка. — Тебе-то разницы нет, ты сам спорил, а я таким образом как бы даю заводу в долг. Они-то еще настроятся, а мне уже, наверное, шиш когда новый куш обломится. Понял? Нам эта квартира от завода будет потом нужнее воздуха!
Как ни бился с ним Вадим, Мишка теперь изо всех сил разуверял его, что их прежние разговоры о мужчине-хозяине — мелочная амбиция, пустяки, досужий треп.
— Примак — не примак, — резал он слух этим не переносимым для Вадима словом. — Ты же вписан в ордер — и такой же равноправный жилец. Понял? Сейчас тебе лишь бы самолюбие потешить, а мне о людях, о завтрашнем дне участка думать надо.
Людьми, очередниками на жилье, он и сразил Вадима: это было бы еще хуже примачества — захватить чье-то…
В сущности, в благодарность за квартиру выбивала и Галина место для Мишки на заводе — замом главного инженера: выступала на всех планерках, ходила по начальству — восхищалась тем, как ловко сумел он поживиться на потопе. Такие предприимчивые люди нужны были везде — и за Мишку уцепились.
— Чего ты так хлопочешь о нем, — ревниво, но вроде бы в шутку одернул как-то ее Вадим. — Будто б он тебе роднее мужа…
Но Галина шутку не приняла, ответила, сурово глядя ему в лицо:
— Когда его заберут туда, мой муж станет, наконец, начальником участка. — И, помолчав, добавила: — Не дело, когда муж меньше жены получает…
Они бы, возможно, и разошлись тогда: уж очень многое наслаивалось на их отношения. Даже то, что рос уже Игорь, не останавливало Вадима. Они формально все еще жили вместе, в одной квартире, но были уже чужими.
И вот тут-то и подвернулась поездка за границу, командировка, на два года, в Гвинею. Предложили поехать Вадиму, с женой, — Мишка на участке уже не работал, — и Вадим как бы внезапно вырос в собственных глазах и в глазах Галины, стал ведущим, главою…
Мишка, как выяснилось потом, хотел перехватить эту командировку — ездил в управление, воевал там — но ему отказали: поздно.
— У, нахалюга! — восхищалась им Галина. — Ведь знает же, что едем мы, а лезет, сражается до последнего патрона. Учись!
Мишка приходил к ним, растерянно шаркал в тапках по комнатам, сокрушался.
Коротенький чубчик его был жалко взъерошен, как перья у загнанного воробья.
— М-да! Молодцы! — завидовал он. — С машиной вернетесь.
Это его состояние, похоже, больше всего импонировало Галине: она после ухода Мишки становилась веселой, ласковой.
— Мы будем петь и смеяться, как дети! — бодро выводила она, убираясь в комнате, — угождая Вадиму, зная, что ему больше всего по душе чистота и порядок.
Потом она начинала заигрывать с ним: растребушит ему волосы, щелкнет по носу, ущипнет и отбежит со смехом, озорно, подзадоривающе глядя на него.
— В общем, утерли мы ему нос, — нежно шептала она ночами, лежа у Вадима на плече. — Хорошо, славно мы его обошли…
В Гвинее они жили недалеко от Конакри, в барачном поселке у карьера. Карьерчик был небольшой, на голом месте: срезали, в общем-то, только торчащие то там, то тут из поросшей серой травой земли коричневые скальные выступы. Работалось легко: людей полно, запчастей — сколько хочешь, никто не дергал — поднажми, мол, там, усиль здесь, перебрось технику туда, сюда. Это был именно тот «рай», о котором мечтал Вадим. Он обучал бурению на «чирикалках» с компрессорами и занимался взрывами. Для него рядом со станками соорудили продуваемый навес из жердей, но он пользовался им редко, честно отрабатывал свой хлеб: бурил сам, отстаивал смены дублером, а уж при разных ремонтах вообще без него не обходились.
— Мастр, мастр! — тревожно звал кто-нибудь из бурильщиков — голый по пояс, черный, лоснящийся — прыгал вокруг станка, беспомощно тыкал в кнопки.
Вадим бежал туда, разбирался — раскидывал порой станок до последнего болтика, — но запускал в работу.
— О, мастр! — белозубо, благодарно, улыбался бурильщик.
Вадим гордился собой. Все умение тут шло от него. У себя, дома, он такого не испытывал: там люди знали машины как свои пять пальцев, и он возле них нередко чувствовал себя чуть ли не надсмотрщиком или, в лучшем случае, нужным, но простым мальчиком на побегушках, доставалой того, другого, третьего. Здесь же даже шланг к станку подкручивали так, как сперва неумело и неловко, сопя и силясь, накрутив предварительно шланг «до пружины», показал он. Потом он пытался приучить к иным, более простым, приемам, но осталось только то, первое.