— Он такой приплюснутенький, хорошенький… Я его обижать не буду, буду гладить, обнимать…
И это, последнее, больше всего меня пугает. Однажды у дочки появился лишай — и врач сказал, что лишай от кошки, с которой она любила спать. И кошку, несмотря на вопли дочери, в полиэтиленовом мешочке пришлось сдать в ветлечебницу.
«Я куплю тебе, доча, куклу, красивую-раскрасивую…» — думаю я.
На дебаркадере стоит железная печка, хворост в ней вспыхивает моментально, гудит, щелкает, как стреляет. Баба Катя бросает в небольшой черный чугун белые картофелины, и брызги воды из него, сверкнув в воздухе, жемчужинами скатываются, пропадают на раскаленных боках темно-рыжей печки.
Женька, оставив взрослых, носится по дебаркадеру, лазит в трюм, раскачивается на трапе, прыгает с кнехтов, перекатывается по палубе, как бревнышко. Доктор несколько раз пытается одернуть его, но Женька только на какое-то время успокаивается, стихает, а затем увлекается снова — изображает из себя самолет или жука: бегает, крыльями расставив руки, жужжит.
— Женя! — кричит доктор. — Женя, перестань!
Баба, вероятно, вначале не обращает на это внимание, потом говорит:
— Брось ты над ним строжиться… Сидит там у вас ребенок в четырех стенах…
— Он же сорвется, мама…
— Ну и что?
Доктор смолкает, садится на деревянную, обшарпанную крышку трюмного люка, барабанит по ней пальцами, но все же долго не выдерживает…
— Женя! — снова одергивает он.
Я вижу, что сыну уже не страшны эти окрики: он вроде бы тут же останавливается, но смотрит не на отца, а на бабу Катю.
— Бегай, Женечка, бегай, — позволяет баба.
Было, конечно, непедагогично спорить с ней сейчас, и доктор только энергичнее выстукивает пальцами дробь.
Женьку стало не удержать: он и танк, и катер, и еще какая-то машина, которая и воет, и пулеметно трещит одновременно. Он закатывает глаза, извивается, гулко топает. Но проходит всего минут пять, как он вдруг, споткнувшись, падает и отчаянно орет: колено содрано до крови.
— Мама, где у нас йод? — кричит отец. — Мама, ради бога, где у нас йод?!..
— Ты ему «скорую помощь» вызови, — говорит она. — Прямо как квочка прыгаешь…
Она усаживает Женьку на крышу люка, давит пальцами вокруг ранки, слизывает, сплевывает кровь — и оставляет его.
— Посиди так на солнышке… А засохнет — встанешь…
— Мама, дай йод. Какое-то знахарство!..
Мать вроде бы обижается.
— Знахарство… А сам как лечился мальчишкой?
— Разве можно сравнивать? Время-то какое было — война, после войны сразу…
Доктор все же находит йод, садится перед Женькой, мажет. Женьке больно — он вскакивает, отталкивает руку отца.
— Не надо, папа…
— Женя, надо. Потому что микробы…
— Не бойся, Женя, микробов, иди, — говорит баба. — До свадьбы заживет…
Женьке того и надо: он снова отталкивает руку отца и, слегка прихрамывая, шагает к перилам. Он больше не плачет и геройски смотрит оттуда то на бабу Катю, то на отца, то на меня.
— Ишь какой ты стал, — говорит баба Катя доктору, — а сам небось и на рубку дебаркадера лазил, чтобы нырять было повыше…
Доктор молчит, хмурится.
— А помнишь, как ты шмякнулся оттуда, да на чурку боком попал? Дышать не мог…
Баба сыплет в чугунок соль, пробует воду на вкус, и потом с ложкой в руке, присев на порожек, посмеиваясь, вспоминает:
— А за черемшой без меня удрал, а?.. Помнишь? Мы в войну черемшу, как капусту, солили… Я весь день на работе, а ты отличиться хотел. И отличился! Тебя тогда три дня на катере искали… С дерева тебя снимали: зареванного, распухшего. И все хорохорился: ничуть, мол, не боялся… Жалко, палки хорошей в тот раз под руку не попалось… А ты заревел, струсил небось, когда меня увидел, а?.. А то леспромхозовцы лес сплачивали… Генка только в прошлом году сказал, что ты под бревна провалился и все никак назад пронырнуть не мог…
Она смотрит на него — голубоглазая, с белесыми, на загоревшем лице, ресницами и бровями, — смеется, качает головой, словно удивляясь, как можно было драть такого здоровенного, лобастого доктора-атомщика, потом говорит:
— А может, оно и ничего, что я не успевала вас каждый раз пороть, а?.. Не жалеешь? А то, если бы я все строжилась да строжилась, — размазни бы выросли, ей-богу… А то ишь ученый стал!..
Смеется она негромко, зажмуриваясь и запрокидывая голову…
Меня они приглашают отобедать с ними. Обед простой и вкусный: толченая картошка, с пережаренным на свином сале луком, и чай. Хорошо пахнет дымом, нагретым железом. Мохнатая яркая пчела жужжит, садится рядом с нами. Ее манит, должно быть, душистый запах чая на шиповнике.