— Вы только обождите меня, я сейчас накину кофту — и мы пойдем…
Она, вероятно, поняла по его лицу отношение к ее словам — и тут же, мгновенно перестроившись, знакомым для него тоном, заявила:
— Ну не высунусь же я, в конце концов, без мужчины…
Возбужденно пошевелив плотно сжатыми губами, Вика добавила:
— А спать, между прочим, можно было бы и дома… Не тащиться сюда за тысячи верст, не загружать самолеты…
Она явно могла пойти и одна — очень уж решительный вид у нее был.
— Хорошо, я подожду, — сказал он.
Сил не оставалось, кажется, совсем, к тому же Вадим Николаевич не привык вообще к бесцельным прогулкам — была ведь и тут насыщенная программа, по которой куда надо свозят и что нужно покажут, — тем более в чужом городе, где и днем-то немудрено забрести черт знает куда, — но он, выйдя, старался держаться: стойко петлял с Викой по разным тесным улочкам, таращился вместе с ней на бессмысленную вязь вывесок, вспыхивающих то там, то там на фоне аспидно-черного неба, зачем-то метров сто шагал следом за двумя женщинами в паранджах, поднимался за ними в гору — пока Вика не умоталась сама.
Хозяин одной фруктовой лавки, широко улыбнувшийся им, выхватил из пирамиды апельсинов один, самый яркий, как оранжевый шар, ловко рассек его пополам, сунул дольки под жим — и Вадим Николаевич едва успел утянуть Вику, так как хозяин принял их, вероятно, за покупателей — а деньги им еще не обменяли.
— А чувствуете, какой тут запах? — закатывала глаза Вика. — Да только ради этого запаха стоило, хоть уже на четвереньках, бродить всю ночь…
Запах апельсинов действительно был повсюду. Вадиму Николаевичу казалось, что уже и все тело пропиталось им.
— Да, да, да, — соглашался он, высматривая с горки огни Кинг Хусейн-стрит, рядом с которой находилась их гостиница.
На небольшой площади, в кругу фонарей, прямо на асфальте, расположились писцы. К ним сидела большая и пестрая очередь — старики в драных, с выпирающими пуками меха, овчинах, понурые парни в блеклых ковбойках.
— Взгляните, — чуть кивнул в их сторону Вадим Николаевич. — Какая безграмотность…
Но Вику поразило совсем другое: как работали писцы — на дощечках, дачным, парусиновым стульчиком расставив колени.
— Пойдемте-ка, пойдемте, — звала она, протискиваясь к писцам. — Умора: строчат справа налево, да так шустро…
Она явно мешала: тянулась через головы писцов, загораживала им свет.
Вадим Николаевич вынужден был протиснуться тоже и, взяв Вику под руку и ненаходчиво бормоча ей что-то про видневшуюся неподалеку мечеть, вывести на тротуар.
Дорогой к мечети Вика сказала:
— Болтали, что белым женщинам тут будто бы и проходу нет… Хоть не появляйся одна… Будто бы норовят и прикоснуться и прижаться словно случайно… Треп!
Вадим Николаевич, боясь, что сорвется, сделал вид, что не расслышал ее. На улицах, особенно у перекрестков, было шумно: каждая проезжавшая мимо машина, чиркнув вспышкой фар по прохожим, точно из озорства, включала клаксон. Сигналы были разные — рыкающие, мелодичные, воющие, — и от этой какофонии у Вадима Николаевича даже ломило в висках.
«Сколько же можно болтаться!» — стискивал он зубы.
Возле одного кафе висела афиша: немолодая арабка, с голым, жирными складками нависавшим над блистающим поясом, телом исполняла, по-видимому, танец живота. За матовой стеклянной дверью кафе был полумрак с мерцающими огоньками, похотливо гудели мужские голоса, играл оркестр — что-то восточное, на высоких нотах, страстное.
— Какая роскошная женщина! — восхитилась Вика. — Не хотите, так сказать, воочию?..
Она засмеялась.
— Ага, — подделываясь под ее тон, ответил Вадим Николаевич. — А главное, хочу, чтобы нас, безденежных, потом пинками выставили из зала…
— Господи! — загорелась вдруг Вика. — Да мы оставим в случае чего залог. — Она потыкала пальцем в свои наручные электронные часы. — Они тут ценятся… Зайдем, а?.. А то как-то уж очень все пресно…
— Нет! — оборвал он ее.
Вика взглянула на него, сжала губы и, ничего не ответив, быстро, сталкиваясь со встречными, пошла назад по Кинг Хусейн-стрит, к гостинице.
Вадим Николаевич едва успевал за ней — не приближался очень, но и старался не терять из виду.