— Не могу, — почти простонала она. — Все хочу поверить, что тут была жизнь, — и ничего не получается… Я, может быть, бесчувственная, а? Все восхищаются, ахают — а у меня хоть бы что ворохнулось в душе!..
Вика, кажется, заплакала: всхлипнула, шмыгнула носом.
— Днем все совалась кругом — искала хоть какие-нибудь неточности в гранях колонн, шероховатости в обломках — ну, то есть хоть что-нибудь от живого труда — и не нашла! Понимаешь?..
Вадим Николаевич, присев рядом с ней на острый скол, что-то говорил, гладил ее плечо, волосы. Из-за горы, как-то внезапно, будто вылупившись из облака, возник медного цвета ущербный месяц, но виднее не стало — только прорисовалась арабская крепость на вершине.
— Понимаешь, — успокаиваясь, потерлась лицом о его пиджак Вика, — ведь тут была жизнь, тут любили, ненавидели, верили наверняка в свое бессмертие — раз строили такую красоту… Ведь вряд ли тот, кто задумал этот город, видел его завершенным… И вот никого-никого тут не осталось. Было и не было… Непостижимо!
Вика замолчала, и когда он опять начал говорить про исторические неизбежности, про арабские завоевания, она вдруг, прерывая, отпрянула от него:
— А пойдем к источнику, где купалась по утрам нежная и сладостная легендарная царица?..
Источник был где-то недалеко, однако отыскать его сейчас казалось просто немыслимым. Они долго блуждали среди развалин, возвращались, кажется, снова в тот же дворец, потом пробирались вдоль какого-то обрыва: камни срывались у них из-под ног и где-то далеко внизу плюхались в воду.
— Тут, — шепотом, приблизив к его лицу свое лицо, сказала Вика.
Обнаружились ступени, по которым они стали спускаться к источнику…
Когда на другой день Вадим Николаевич осмотрел то место, где шагал ночью за Викой, то поразился, как они не свернули себе шеи…
Через скрипучую железную дверь Вика вывела его на каменистую площадку.
— Тут, — снова прошептала она.
От источника, как от ванны, шел парной, густо пропитанный сероводородом, воздух…
Вика стала раздеваться: сбросила кофту, стянула через голову платье, потом попросила его помочь ей. У него тряслись руки, он никак не мог разобраться в крючочках и кнопочках — и тогда Вика нервно дернулась и сделала все сама. Пригнувшись, она сняла с себя последнее, что на ней оставалось, и, выпрямившись, смутно белея в темноте, протянула ему руку:
— Придерживай меня, пожалуйста…
Дно, по-видимому, было неровное: она оступалась, ойкала, повисала на нем. Потом вдруг резко присела, плеснула, тихо засмеявшись, в него водой и сразу же, подтягиваясь за его руку, стала подниматься на площадку.
— Милый, какая прелесть…
Мокрая, дрожа, Вика прижалась к нему, обхватив его шею прохладными ладонями и ища его губы своим солоноватым и шершавым ртом:
— Спасибо… милый.
У Вадима Николаевича закружилась голова. Он скользнул рукой вдоль тела Вики, но она стиснула вдруг эту руку и, прерывисто дыша, что-то сумбурно забормотала.
— Что, что? — переспросил он.
— Нет, нет, — торопливо и тверже повторила Вика, слегка отстраняясь от него. — Потом, потом… У нас ведь еще впереди пирамиды… Там, вообще, тысячелетия как бездна будут над нами… Ты слышишь?.. Ты понимаешь?..
Он не смог ответить — во рту пересохло — и, кажется, кивнул…
С той ночи, до самых пирамид, Вадим Николаевич жил в странном и томительном ожидании чего-то. Он иронизировал над собой: «Ну и что там будет? Останемся с Викой ночевать на вечных песках?»
Однако всякий раз при мысли о пирамидах у него внезапно и страшно обмирало сердце…
Но до пирамид был еще Холмс, снова Дамаск, с музеями, мечетями и усыпальницей Зейнон, второй, бездетной, дочери Магомета, и, главное, была Петра.
До Петры добирались верхом, на лошадях, по расщелине, сырой и темной, точно куполом смыкавшейся над головой то ниже, то выше, и до того узкой, что, расставив руки, можно было касаться обеих ее сторон. Расщелину даже при самом близком подходе к скалам трудно было заметить — и это веками скрывало давно уже покинутый всеми и ставший мертвым город. Дворцы и храмы Петры высекались прямо в каменных обрывах: гранитные фасады, многоярусные колоннады, портики — и опять же амфитеатр, там, где у чуть раздавшегося ущелья образовался более-менее пологий скат.