— Мы начали предоперационную подготовку и уже через 20 часов готовы будем начинать. Осталось только оплатить остаток. Умидиного счёта на это как раз хватило. Доктор предложил дополнительные процедуры для улучшения и ускорения адаптации при посттранспонталогическом состоянии, Умида хотела отказаться — денег, видишь-ли на счёте у неё не осталось, но я оплатил со своего — 15 тысяч не те деньги…
Мы устали от перелёта и госпитальной суеты — легли пораньше.
— Пурко у нас считается нечистым животным. — Шептала мне Умида. — Когда я соглашалась, я себе это как-то не так представляла. Мне кажется, ты будешь меня меньше любить…
— Нет, девочка моя. — Шептал я ей в ответ…
Операция и послеоперационное восстановление в медкапсуле прошли успешно. Я неделю просидел в гостинице. Утром и вечером мониторил состояние Умиды. Идти никуда не хотелось, так что просто пил кофе и читал книги. Мог проснуться ночью, накофеиниться и читать, мог заснуть среди дня, не дочитав главу. Наконец Умида вышла от медиков «своими ногами». Три часа мы с ней медленно ходили под ручку по парку при больнице, время вышло и она снова вернулась на лечение. Четыре дня её выпускали часа на три-четыре, потом ещё четыре дня выпускали на день, а ночевала она в медкапсуле.
4.12. Поездка к маме
Наконец лечение закончилось. Умиду выписали, выдав реабилитационную программу на полгода, с постепенным повышением нагрузок и еженедельным плановым автообследованием. Она передо мной покрасовалась — руки-ноги получились как родные. Мы уже собрались возвращаться, но — пришло письмо.
— Маме нужно меня видеть. — Сказала мне Умида.
— Нужно, значит поедем. — Согласился я, и мы отправились к тёще.
Тёща обитала в соседней системе. Планета там была какая-то не очень. Города были под куполами. Если госпиталь был в системе — райцентре, то это — деревня. Хотя, и деревней-то её не назовёшь, с сельским хозяйством, насколько я понял, тоже было не ахти. Чем народ в системе занимается-живёт — не разобрал.
Местный транспортник довёз нас до системы. Со станции — на планетарный космодром. Челноком до нужного купола-человейника, коридоры, переходы, повороты… Наконец под местный вечер добрались до нужной двери. Позвонили, и дверь убралась в стену. На пороге была девочка. Худая и голенастая. Подросток. «Гульша» — успел заметить я её имя, и перевёл — цветочек. «Пока на цыплёнка больше похожа, чем на цветок…» — Подумал я.
— Уми! Это ты? А кто это с тобой? — Спросила она, и, не дожидаясь ответа, убежала внутрь.
— Здравствуй, доченька! — На пороге появилась галифатка в годах. «Хурраа», — прочитал я её имя. Значит «Свободная», почти как Хурия, но с другим оттенком. — Здравствуй и ты, зять мой, защита, опора и надежда моей дочери, да будет благословен ваш брак.
— Здравствуй, подарившая мне свет очей моих… — Ответил я принятой галифатской вежливостью, пожелав мира, благоденствия и процветания и тещё, и всем её близким, живущим в доме, и в доме отсутствующим. Я говорил и думал, что такая регламентированность в чём-то оправданна. По крайней мере не приходится стоять дураком, мучительно пыжась пытаясь общаться. Как там у Гоголя-то было, когда Чуб спросил у Головы, чем он сапоги мажет, а потом думал: «Для чего спросил я сдуру…?» И ещё успел я подумать, что многие считают галифатцев лицемерными, так как и враги, встретившись на узкой дорожке, также нажелают хорошего всякого-разного, перед тем как прибить вражину. И в конце своей ответной речи подумал, что лучше уж по-простому, по-нашему.
Хурри провела нас через прихожую и мы оказались в зале — большой квадратной комнате с высоким потолком.
— Жеманным голосом декламировала одна из женщин. В зале было четыре мужчины и семь женщин. Галифатцы и галифатки. Один мужчина чувствуется что в годах. Двое, наверно, средних лет. И один по-впечатлению почти молодой. Женщины не так чтобы молодые, но и старыми их назвать язык у меня не повернётся. Одеты все достаточно свободно, совсем не по галифатской моде. Девчушка, что встретила нас в дверях, тоже была здесь.
— Уми приехала! — Провозглосила Хурраа, зайдя в зал и перекрыв голосом декламацию.
— Умка! — Радостно завизжала одна из женщин.
— Уми! Уми! — Откликнулись остальные.
В другом конце зала на шум открылась дверь и оттуда высунулась пожилая женщина, точно старше Хурраи. На руках у неё был малыш. Сквозь дверь была видна ещё одна комната, большая, не меньше зала.