— А таки сколько вы можете мне за неё заплатить? — в голове у меня почему-то всплыли истории, оставшиеся от памяти Евгения Орлова про Одессу и одесских евреев, так что я невольно вставил в свою речь эти обороты. Причём это получилось у меня сделать легко и непринуждённо.
Маркиз с изумлением посмотрел на меня, иудей на Иосифа Колона, а тот отрицательно покачал головой, показывая, что этому он меня точно не учил.
— Ваш внук Ваше сиятельство мне так сильно нравится, что я готов познакомить его со своей внучкой, — с улыбкой сказал иудей.
— Давай обойдёмся без этого, — дедушка отмахнулся от подобной чести, — Иньиго ещё слишком мал, чтобы задумываться о девушках.
— Записка, — вернул я их обоих к нашим делам, — обычно за такое в Риме платят двести флоринов.
Брови иудея взметнулись вверх.
— За простой перевод сеньор? Почему так дорого?
— Вы всегда можете поискать в Кастилии того, кто сделает это для вас дешевле, — улыбнулся я своей самой запоминающейся улыбкой, — к тому же вы сами сказали, что очень хочется узнать, почему за неё пролили кровь.
Лицо дедушки наполнилось весельем, а вот иудей наоборот погрустнел, поняв, что сам совершил ошибку выдав свою заинтересованность в этом переводе.
— Сеньор Иньиго, ну хотя бы пятьдесят и я стану вашим лучшим другом, — попросил он жалобным голосом.
— Я минимум на что соглашусь, это на сто восемьдесят и пусть вашим другом останется мой дедушка, — не повёлся я на такой дешёвый развод.
— Сеньор Иньиго! Мои дети и внуки будут голодать месяц, если я отдам вам такие деньги! — взмолился он, — давайте хотя бы семьдесят.
— Греческие учёные признавали, что голодание полезно, — заметил я, — к тому же вы всегда можете продать одну из этих замечательных картин, что висят у вас на стенах. Я даже отсюда вижу, что они дорогие.
— Сеньор Иньиго! Это наследство моей бабушки! — тут же соврал он, — вы хотите, чтобы я продал память о любимой бабушке? Девяносто.
— Вспомните те случаи, когда она вас порола и продайте ей назло её самую любимую картину, — хмыкнул я, — сто пятьдесят и то, только из уважения к вашей бабушке.
На лице иудея появилось страдальческое выражение, он заломил руки.
— Синьор Иньиго! Подумайте о будущих перспективах, я всегда теперь буду обращаться к вам за переводом, что принесёт вам в будущем много золота! Сто десять.
— Будущее знает только Господь, — вздохнул я и перекрестился, — я же вынужден жить сегодняшним днём и что он мне принесёт. Сто тридцать и это моя последняя цена.
— Синьор Иньиго! Сто двадцать пять и моя вторая бабушка будет молить Яхве о вашем счастливом будущем! — взмолился он.
— Сто двадцать шесть, молитвы вашей бабушки и по рукам, — нехотя протянул я ему руку, за которую он тут же схватился.
— Иосиф закрой уши, — приказал я и когда еврей это сделал, я с ходу перевёл записку, поскольку видел текст и пока мы спорили расшифровал его. Речь там шла о вражде между банками Медичи и Паццы, а также том, что груз золота повезут из Сарагосы во Флоренцию в январе следующего года. Неизвестный автор предупреждал о необходимости усиления охраны, поскольку в сундуке будет не меньше тридцати тысяч золотых.
— Это всё, — улыбнулся я, видя, что иудей поражён скоростью моего перевода, — где мои деньги?
— Так быстро! И я отдал за это сто двадцать шесть флоринов⁈ — всплеснул он руками, — теперь мои дети останутся без сладкого. Вам не жалко малышей сеньор Иньиго?
— Сладкое портит фигуру, — наставительно заметил я, — к тому же сделка заключена, все приняли условия и пожали руки.
Он вздохнул и под веселым взглядом дедушки распорядился принести шкатулку, из которой скрупулёзно отсчитал мне монеты, выбирая оттуда самые старые и потёртые. Я уже не стал привередничать по этому поводу, сто флоринов, есть сто флоринов, к тому же заработанные на ровном месте.
Иудей протянул мне деньги даже без кошеля, но тут пригодился кошель Иосифа, и я специально, сам по одной монете пересчитал их, восклицая вслух, что эта вот подрезанная, а у этой вот совсем не видно благородного облика святого, изображённого там. Лицо иудея приняло страдальческое выражение, но он не сделал и попытки обменять монеты, я впрочем тоже, мне просто доставило удовольствие смотреть на лицо дедушки, который испытывал настоящее блаженство от происходящего и ничуть этого не скрывал.
Закончив с оплатой, мы попрощались и пошли на выход. Хозяин дома проводил нас, хотя часто горестно вздыхал, посматривая при этом на кошель, висящий на поясе у Иосифа, но его вздохи задевали меня не больше, чем прогуливающегося короля, вид нищих на своём пути. Так что я смотрел вперёд и ещё вежливо попрощался с хозяином дома, когда мы садились в повозку.