...Когда по хриплому зову колокола монахи собрались на вечерю, они не поверили своим глазам. Откуда скупой брат Овьедо раздобыл фиги и апельсины, драгоценные кусочки прозрачного сахара из Дамаска и текучий золотой мед? Как успел наловить форель и запечь ее с травами, отварить рис и приправить гранатовыми зернами на мавританский манер? Кто дозволил ему сотворить из белой муки нежнейшие хлебцы - даже ангелы бы не погнушались отведать такое лакомство?
Возведя очи к закопченному каменному своду, аббат благословил трапезу. Сам он решил поститься - плоть заслужила смирения, а по хорошему и бича. И кое-кто из монахов - настоятель все видел - воздерживался от искушения, понимая, что смерть миновала их лишь великим чудом. Зато мальчишки лопали за троих.
То и дело по трапезной разносился переливчатый смех - впервые попробовав сахар, дети изумлялись чудному вкусу. Счастливые мордашки вмиг сделалась перемазанными, с пальцев стекал жир, щеки румянились. Пусть на небольшой срок, сироты забыли о своем горе, отвлеклись от потерь, да благословит бог таланты брата Овьедо. Лишь немой ел медленно и неохотно, брезгливо отирая о хлеб тонкие пальцы. Когда кто-то из братьев уронил на камни котел, мальчик вздрогнул от громкого звука и быстро пригнулся. Натерпелся, видать...
Грузный брат Овьедо смотрел на ребенка, не отводя глаз. Повар чувствовал, как трескается броня, однажды одевшая сердце. Его сыну должно быть стукнул пятнадцатый год... если дитя родилось живым и Разрушительница наслаждений не забрала его раньше срока. И однажды мальчишка в легком шлеме, осененном соколиными крыльями, явится под стены христианского города - резать и грабить. Сын бы не узнал своего отца - и у этого щуплого юнца никого не осталось на свете. Песня возлюбленной померещилась вдруг в напеве церковного гимна:
Разодеты и красивы, три мориски рвут оливы и несут их через нивы в свой Хаэн: Айша, Фатима, Марьен.
И несут их через нивы,
Нелегко нести оливы,
возвратились еле живы
в свой Хаэн: Айша, Фатима, Марьен.
Еще несколько дней в окрестностях монастыря царила тревога. То тут то там поднимались в небо столбы жирного дыма, перелетали с места на место вороньи стаи, доносились отдаленные крики и ржание лошадей. Даже сороки куда-то делись со своим неугомонным «Уррака». Аббат держал братию в черном теле, строго следил, чтобы все посещали службы от заутрени до повечери, читали Розарий за ради спасения души и Псалтырь в память об умерших. Сироты тоже молились - пели нестройными голосами «Отче наш» и вразнобой крестились, прикладываясь к мощам святой Евлампии. Холод донимал мальчишек, принуждая жаться друг к другу. Лишь немой держался поодаль.
Монахи сперва не смогли дознаться, как же его зовут. С остальными было проще - Диего, Гарсия, Санчо, Раймундо, сын обнищавшего гранда, иудей Йегуда, мавры Алькасар и Юсуф, Куэрво-Ворон - этот, впрочем, едва поджили раны, перелез через стену и исчез искать свое босоногое племя. А немой не откликался ни на одно имя. Лишь брат Овьедо, проявив неслыханное терпение добился, чтобы мальчишка ткнул пальцем в проворную желтоголовую птицу - Рейнац-Королек. Да есть ли такое в святцах? Конечно нет! Однако парнишка мало того, что оказался крещеным, но и ходил в церковь не только затем, чтобы ловить мух или дремать на скамейке. Поглядев, как истово Рейнац отбивает поклоны, отец настоятель благословил его в министранты - зажигать и тушить свечи, звонить в колокольчик, помогать облачаться и разоблачаться. Ни к какой другой работе немой юнец не годился.
С остальными мальчишками было проще - одни отправились ухаживать за скотом, другие - трудиться в огороде, саду и на винограднике, стирать белье, месить тесто и мести двор. К удивлению братии двое обрезанных согласились принять крещение. Йегуда умел писать, читать, считать и даже вычислять проценты, потому и отправился в обучение к отцу эконому. А Юсуф знал каллиграфию и с жадностью неофита начал копировать буквицы и орнаменты старинных манускриптов. Оказалось, сирота всю жизнь мечтал рисовать, но Аллах запрещал ему изображать людей и животных.
У Рейнаца же все валилось из рук. На метлу заморыш смотрел как ведьма на экзорциста, свиней и коз брезгливо чурался, собирая яйца в курятнике мог разбить половину собранного. Ни с обрезкой лозы, ни с варкой сыров, ни со стиркой белья он раньше не имел дела. Следовало бы выпороть неумеху, но с мальчишкой случились судороги, едва брат Хайме попытался уложить его на скамью позора. После чего брат Овьедо, нехорошо щерясь, пообещал что сам выпорет любого, кто попробует поднять руку на убогого сироту. Он нашел Рейнацу место в поварне, но не заставлял ничего делать - сиди, парень, грейся, смотри, учись.