Или все же в монастыре появился святой? Когда маленький козопас Диего подцепил осеннюю хворь и слег в жару, Рейнац днем и ночью сидел рядом с больным товарищем. Подавал ему пить, обтирал лоб, вслушивался в несвязные фразы, вылетающие из обветренного горячего рта. И молился, когда никто (кроме внимательного брата Овьедо) не видел - возлагал руки на больного и о чем-то горячо просил Господа. Просьба оказалась услышана. Пережив две седмицы беспамятства и кошмаров Диего повернул вживь, а в Рождество уже не хуже прочих уплетал свой ломоть роскошного Пирога Трех Королей и звонко смеялся, когда в куске оказался боб. «Я король! Я король!» - повторял мальчишка, и братия шутливо приветствовала его.
Гордость переполняла волосатую грудь брата Овьедо, порой ему чудилось, что сирота в самом деле его родной сын. Внимательный, умный, почтительный и достойный, любящий старика отца. Взгляд Рейнаца и вправду порой теплел. Понемногу немой начал трудиться на кухне, мастерски потрошил рыбу и с удивительной для заморыша ловкостью разделывал козьи туши. И все же пыльные манускрипты привлекали его куда больше, чем самые невероятные лакомства, которые изобретал повар. При каждой возможности немой пробирался в библиотеку и тащил за собой брата Овьедо, дабы вместе разбирать старинные свитки.
...Он стал королём в возрасте трёх лет, когда его отец в сентябре неожиданно скончался во время поездки по своему королевству. Так как Альфонсо Зубастый был ещё малолетним, то управление перешло в руки матери нового короля Эльвиры Гарсия, дочери графа Кастилии.
...У дикого латука листья короче, чем у садового; растение это, вполне развившись, покрывается колючками. Стебель у него тоже меньше, а едкий сок обладает лекарственной силой. Растет дикий латук но полям; сок его собирают перед уборкой пшеницы; говорят, он излечивает от водянки, возвращает зрение помутившимся глазам и, смешанный с женским молоком, сводит бельма.
И молвит Оливье: "Враги пред нами, и далеко ушли дружины Карла. Когда бы в рог подуть вы пожелали, поспел бы к нам на помощь император. Взгляните вверх, где круты скалы Аспры:
Там арьергард французов исчезает. А нам теперь уж путь назад заказан".
Пряча улыбку, аббат отчитывал отрока за напрасную трату свечей. А потом шептал на ухо Овьедо: следите, брат, чтобы воспитанник не переусердствовал. У него великое будущее - с Божьей помощью станет врачом, книжником или богословом. Ах, как жаль, что наш Рейнац нем - вышел бы и в епископы. Убедите его постричься и принести обеты!
Отчасти брат Овьедо исполнял наставление аббата - водил отрока в горы за перемерзшими ягодами шиповника и дикого терна, учил различать по вкусу воду из родников, подманивать корольков и сорок, и ни в коем случае не ловить их - грешно убивать того, кто тебе доверился. Показывал следы оленей и зайцев, разлапистые отпечатки волков, парок над медвежьей берлогой и следы когтей рыси. Рассказывал, как охотятся мавры - с ловчими птицами и ручными гепардами, но без женщин - мавританским красавицам запрещено проливать кровь. Как и нам, монахам, сынок...
Благодарный Рейнац запоминал уроки. Срисовывал углем на доске очертания корней и листьев, прикладывал руку к следам, измеряя их глубину, лазал по деревьям, чтобы заглянуть в гнезда. Почему-то его любили сороки - клевали с ладоней крошки хлеба, сидели на плече, больно царапая кожу сквозь рясу, перебирали отросшие волосы отрока и трещали свое «Уррака».
После легкой нестрашной зимы наступила весна - дружная и веселая. Сперва на склонах в одночасье распустился розоватый миндаль, пряча в тумане нежные лепестки. Затем забелели тонкоствольные вишни, нежным румянцем засияли абрикосовые деревца, защебетали соловьи в рощах. Очарованные монахи порой застревали посреди двора, как ошалелые глядя в бескрайнее небо, и послушники не торопились принимать постриг. Письма матушки Беренгелы сделались чуть теплее - посторонний взгляд не заметил бы лишнего слова, но аббат понимал монахиню и без слов. Долог будет наш путь, каменист и тернист, сходен шаг и согласно дыхание, но холоден меч, что навек разделяет ложе. Ах, голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса!