Ольшевский Рудольф
Пирожки с повидлом
Рудольф Ольшевский
ПИРОЖКИ С ПОВИДЛОМ
Ицкерий по фамилии Учитель всегда хотел кушать, особенно зимой. Встретишь его, бывало, на Дерибасовской, не успеешь поздороваться, как он говорит:
-- Ссслушай, старик, здесь за углом пи-пирожки с повидлом. Пе-первый сорт. Не угостишь?
Иногда он забывал, что вы уже виделись, и дважды, а то и трижды приставал со своими пирожками.
Но, если ему напоминали, густо краснел и извинялся.
-- Аааа я-то думаю, где я тебя сегодня видел? Ну ладно, ииизвини. Боольше не за-заикнусь.
Заикался он так, будто сам себя передразнивал. И что интересно, разговаривая с ним, все начинали заикаться.
-- Здо-здорово, Изя. Хочешь пирожок с по-повидлом?
-- Че-чего дразнишься? Ко-конечно, хочу. Воот здесь продают, за уууглом.
Мало того, что Ицкерий заикался, он еще был невероятно рыжим, рыжим, как тыква, пирожки с которой он особенно любил, но их продавали в Одессе редко. Комплексов у него никаких не было. И заикался он, и рыжим был как-то отчаянно весело. Даже в самые трескучие морозы ходил без шапки. Шапка на нем горела. Это была копна волос, и ее видели издали те, кто захочет ему купить пирожок за четыре копейки.
В те времена он входил в юношескую сборную Одессы по баскетболу и с любого угла спортплощадки попадал мячом в корзину. Особенно на спор, на пирожок с повидлом.
Летом тело его покрывалось миллиардами веснушек. Будто загорал он сквозь сито , через которое сеяли муку для тех самых пирожков . Слезал первый слой кожи , а на втором веснушек оказывалось еще больше . А уж третий слой был одной сплошной рыжей веснушкой .
Целыми днями Изя сидел на Ланжероне , так как нигде не работал . Отовсюду его несмотря на значок мастера спорта выгоняли.
Из института выгнали и написали " За моральное разложение". Такая формулировка очень обидела Изю.
-- Понимаешь, -- рассказывал он мне, -- принимает ууу меня эк-экзамен мооолодая ууучилка. Билет попался трууудный. Скажи, ну как можно заапомнить триста кооостей ? Череп, большая берцовая, тазобедренная -- кууда ни шло . А ведь их е-еще двести девяносто семь! "Костей, -- говорит учиха, -- вы не знаете. Ну лааадно. Воон на стенде ииизображен орган. Чччто это та-такое? Ответите поставлю
Уууд." Поосмотрел я, вроде знакомая штука. Но на всякий пожарный, говорю: "Точно вам не скажу, но, кааажется, женский поооловой". Оона в истерику. Это оооказалось ууухо в разрезе. Вот фашисты -- ухо режут. И выыгоняют за раз-разложение. Наоборот, рааазве раазвратник перепутает?
На Ланжероне Ицкерий был как второе солнышко. Если случалось, что не приходил он, вроде даже пасмурно было на пляже.
Сидит на песке бывало, подогнув под себя ноги, и дуется в карты целый день. Конечно, на пирожки с повидлом. А если проигрывает, все равно голодным не остается.
-- Пооошли, -- говорит, -- чуувихи из сто-столицы прилетели. Доочки кааких-то начальников. Жраатва, каак в спецмаагазине.
Один Ицкерий кормиться на пляже не любит, и я иду с ним.
-- Ззздравствуйте, де-девочки, -- привычно начинает он отработанный свой вариант. -- Приятного аааппетита!
-- Спасибо, -- смеются девчонки.
-- Ааа воот и непраавильно отвечаете, -- делается очень серьезным Изя.
-- Ааа каак нужно? -- заикаются уже девчонки.
-- Ааа нужно говорить -- куушайте, поожалуйста, с наами.
-- Пожалуйста. -- Придвигаются друг к дружке, освобождая место, девчонки.
Изя падает на свободное место, как баба, вколачивающая сваи.
-- Неее откажемся. -- Вроде бы неохотно соглашается он и указывает мне на место рядом. -- При-присаживайся. Просют.
Я успеваю съесть только один помидор, а Изя уже умял полстола или вернее полпокрывала расстеленного на песке. Кажется, будто у него два рта. Одним он не перестает заикаться, рассказывать что-то смешное, другим есть также весело, как и заикается, как и пылает его рыжее тело, похожее на хорошо начищенную керосиновую лампу, пламя которой шевелится от морского ветра.
Он -- бог этого пляжа. За столом он принимает очередную жертву, милуя тех, кто ее приносит, своим расположением.
За лето Ицкерий поправляется на пять килограммов. К августу его знает весь пляж. И незачем уже подсказывать, что нужно отвечать, когда он желает приятного аппетита. Все сами кричат:
-- Иди к нам, Ицкерий! Мы садимся обедать.
-- Ничего, если нас трое? -- обнимает он меня и еще кого-нибудь.
-- Ничего. Идите. Всем хватит.
И в развалочку мы идем к Валюхе, буфетчице из вагон-ресторана "Одесса-Киев" или к Оле, дочке ленинградского секретаря, или к Тане, внучке Кагановича, если она не врет.
А однажды Ицкерий приехал на пляж на мотоцикле. Никто не удивился, так как лошадь у милиционера он уже одалживал.
Изя даже обиделся. Он представлял себе, какой будет на пляже бэмц, когда он лихо развернется у самой воды. А тут подошел к нему только я.
-- Увел, что ли? -- покрутил я зеркальце на руле.
-- Ты что, чо-чокнутый? Я работаю мотоциклистом на гоооризонтальной ссстене.
-- Может быть на вертикальной? -- неуверенно спросил я.
-- Ну да, ссснизу верх, -- показал он рукой,-- играю со сссмертью.
-- На пирожок с повидлом?
-- Ой, Изя, покатай. -- Подошла к нам Валя.
-- Что заза ввопрос? Сссадись сзади. Я тебя с веветерком.
-- Только здесь, над пляжем, а то я в купальнике.